А я словно очнулась из какого-то забытья. Видимо, мой организм самосохранился, поэтому я на время и выпала из реальности, и забыла, где нахожусь и почему. Напоминать себе, что меня бросил муж, выставил из нашей с ним квартиры, не особо хотелось, совершенно не хотелось, ровно, как и перебирать съёмные квартиры под сочувственные взгляды хозяев, каждому из которых, я была уверена, Марина станет рассказывать о моих проблемах и давить на жалость. А я противилась всегда, когда меня жалели. Жалость бывает приятная, нужная в какие-то моменты, скажем так, жалость участия, вызванная заботой, когда тебе сопереживают и умаляют твою боль, но чаще именно на тебя страдальчески смотрят, прискорбно обнимают, и жалеют, будто у тебя кто-то умер, и от этой жалости становится только горче, душевная боль обнажается и усиливается. Я никого не хоронила, слава Богу, да и себя не собиралась, в планах было жить поживать да добра наживать. Пока золовка с миловидной низенькой, чуть полноватой, крашеной брюнеткой за 50 с множеством золотых перстней с камнями на руках и увесистые золотые серьги, одетой в кожаное тёмно-зелёное платье, обсуждала условия аренды, я вышла из спальни дабы осмотреть другие комнаты. Было вполне мило, но неуютно. Умом я понимала, что надо выбросить из головы свои сентименты, но слишком мало времени прошло после расставания с Лёней — каких-то полтора часа или и того меньше. Где вообще, где может быть уютно, кроме, как не у себя в квартире, отремонтированной и обставленной тобой и близкими тебе людьми с любовью, желанием и вдохновением? Наша с Леонидом квартира лучилась уютом, овеянная общими приятными хлопотами, весёлыми празднованиями, совместными ужинами, неизбежными для любой семьи ссорами и ласковыми примирениями после, ароматами его парфюма и приготовленных мной блюд. От этой же квартиры веяло холодом, дороговизной и безжизненностью. В целом квартира отражала меня — ту, какой я стала после того, как уехала от мужа. Я резко изменилась за каких-то полтора часа или и того меньше. Я подошла к овальному зеркалу в коридоре темно-бордового цвета с переливающимися кристаллами и позолоченными лепестками и не узнала себя — измождённая старуха с потухшим взглядом и выцветшими волосами, чуть завитыми, спасибо бигуди, превративших мои тонкие прямые волосы в подобие форменной причёски, в которых я ходила до возвращения Лёни домой, наверное, от Элины. Иначе куда ещё мог мой муж…Господи, бывший муж…отправиться в воскресенье с утра, после чего и преподнёс мне худую весть о крахе нашей с ним семейной жизни? Я заглянула в ванную и проследовала на кухню. 15 лет кухня была моим пристанищем отрады, я с удовольствием готовила и баловала Лёню изысками, которые он в последние годы ценил всё меньше и меньше, принимая как данность, любое новое блюдо ему казалось постылым, пресным, а бывало, и отказывался от того, что я приготовила. Может, потому что его перед этим вкусно кормила любимая Элина, или они ужинали в ресторане? Я не знала ответов, на всё подступающие вопросы, которыми задавалась непроизвольно, а ведь, по сути, меня это не должно было волновать. Но я не могла унять эмоции, и разум никак не мог взять верх над моими чувствами. Я осмотрела кухню, оформленную в тех же цветовых тонах, что и спальня, и с грустью поняла, усевшись на один из кожаных стульев цвета слоновой кости: здесь мне готовить не захочется, потому что цвета и обрамление кухни навевали уныние, слишком всё выглядело вычурно, строго-дорого, а круглые часы из тёмного дерева, висевшие над плитой, с режущим слух скрежетом переставляющие золотые стрелки, вовсе омрачили моё настроение. «Надо будет их снять», — почему-то подумала я, решив уже, что остаюсь жить в этой первой попавшейся квартире. «Не будешь готовить, и хорошо, зато скинешь лишние килограммы. Да и для кого тебе теперь готовить, Липатова?», — попыталась безуспешно я себя подбодрить. Липатова. В голове мелькнула очередная мысль — надо поменять фамилию.
— Я согласна, меня всё устраивает. У вас есть ко мне какие-то вопросы? — я вернулась в спальню.
— Марта, подумай хорошо, ты уверена?
— Марина, я уверена в своём решении как никогда. — соврала я, трезво осознавая, что теперь ни в чём не уверена, не уверена в своей собственной жизни, будто иду по тонкому льду, по только-только заледеневшей горной реке, что вот-вот затрещит под ногами и затянет меня под воду, круто сорвавшись с гор.
— Лариса Владленовна, мы с вами договорились, да? — Марина хитро прищурилась.
— Скидка 10 тысяч, но лишь на первый месяц. — натянуто улыбнулась любительница всего кожаного, явно выражая неудовольствие от уступка, на который её уговорила золовка.