Не думаю ни одной из вышеперечисленных мыслей. Просто до одурения, до признаков удушья втягиваю в себя его резкий, терпкий, кисловатый почти запах — а он уже во мне, двигается старательно и поначалу осторожно, прячет взгляд в моей ключице — а меня заводит. Я влажная до чертиков и раскрытая до необъятных размеров.
Заводят его руки, держащие меня под вспотевшими ложбинками с «той стороны» коленок, заводит его задница, ездящая между моих ног, словно качели, заводит взгляд его тот, там, в моей ключице. Которого не вижу. Заводит его шепот: «Кати… Кати… о да… о, детка… скучал…»
Детка?..
Это ж надо — я и от него удостоилась звания «детки». Звучит только иначе, чем когда меня так называл Рик. Теперь, когда я больше не «женщина для брака», я стала «деткой для траха». А, по херу. Мне по херу, и я не в накладе.
— Скуча-ал…
Скучал?
Я не скучала. Я вообще о нем забыла. Сейчас, сегодня я вижу его в первый раз. Я вижу его, чувствую в себе его родной-знакомый-незнакомый член, как в первый раз, потому что это — в первый раз. Он незнакомец. И у меня сейчас «горячий секс с незнакомцем». С недавних пор я в этом спец и «ныряй в неизвестность» — мое кредо.
Миха чувствует, как меня прет от траха с ним. Не может не чувствовать. Забавно, если для него это «как тогда», этакое «дежа вю» — для меня-то нет.
Но я упиваюсь удовольствием, как, возможно, его узаконенная с ним не упивается — иначе какого хрена ему от меня понадобилось? Я глажу его волосы, вжимаю в себя его лицо, толкаю его к себе между ног за твердокаменную задницу, которая от моих прикосновений сжимается в восторге.
Мой отрыв придает ему уверенности в том, что он делает, и что только что, возможно, было делать немного неловко, вот он и шептался с моей ключицей.
Он отрывается от ключицы, выходит из меня — и через секунду я вскрикиваю от радостно-изумленного кайфа: он решил пошептаться с ней. Он лезет языком в меня, и от его рта, что теперь у меня между ног, во мне одна за другой раскрываются дверцы в воздушное пространство. Начинаю стонать от наслаждения.
Да это все трюк такой был, уловка, чтобы не сразу в глаза мне глядеть. Он струхнул в начале и только теперь решается поднять на меня взгляд, подняться вновь ко мне, поцеловать.
Он опять во мне, и он делает это, глядя мне в глаза с нежной улыбкой. Раньше смотрел ли так когда-нибудь на меня во время секса? Не припомню.
Улыбаюсь в ответ ему обольстительно и лукаво — пусть покайфует. Пусть чувствует себя сексуальным, жарким любовником. Пусть останется доволен собой — мне не жалко.
Он — это не он. Все сожжено, забыто, вытравлено напрочь. Поэтому мне хорошо сейчас.
Но то хорошее, что было с ним, с той его версией, которой для меня нет больше — отчего не вознаградить его теперь за это, не сказать «спасибо еще раз»? Спасибо за все…
Нет, не было во мне в помине никакого «спасиба». Но если ему хочется, чтоб было, пусть будет для него. Мне все равно.
Я просто… я… о-о-о… да-а-а… кончаю сейчас… Лови, дарю. Дарю оргазм — ему или себе, или просто так — раздариваю пространству.
Миха, вероятно, подустал. Подустал сдерживаться — я чувствую. Но мой оргазм под мои довольные смешки ему, как крылья — пегасу. Конь.
Он радостно улыбается мне и с усердием принимается скакать во мне — пусть скачет.
Припоминаю, как меня порой выбешивали его псевдо-марафоны: «А я такой крутой самец, я — энерджайзер, и я могу дарить моей жене по десять оргазмов за ночь, и по хрену, что ноги у нее затекли, ей спать уже давно охота, да и у меня член то и дело падает от любовного истощения — но мы его поднимем, что ж мы, лохи?..»
Припоминаю — и даю ему еще. Сейчас не до затекших ног, я все еще влажная и мне хочется еще, а ему можется. Он лезет раздевать меня, а я — его. Срываем друг с друга одежду, валимся на диван. Гулять так гулять.
Время летит незаметно, а он все трахает меня. Кончаю еще раз, вновь его окрыляя. Я вижу, что он «успокоился» и чувствует себя как дома.
Правильно. Миха, забудь ты, наконец, что было. Кто знает, отчего все было. Все стерлось. Мы только что реально круто провели время. Проводим до сих пор — кайфуй, пока проводим. Будь, наконец-то, мужиком — задумал изменить, так изменяй по полной. Прими это, как должное, как то, чем оно все это время было: улетный трах.
Рано или поздно ему надо выплеснуться, и он порывается спросить:
— Ты…
— Да. Давай, — киваю я ему, и он толкается, стиснув зубы, закрыв глаза, подталкиваемый блаженной уверенностью, что у меня — спираль, таблетки или что там еще. Да и надо не дать упасть энтузиазму, а то ведь даже он — не перпетуум мобиле. Так что Миха благоразумно делает, пока не остыл запал.