— Ну привет.
Так, он не уходит.
В самом деле, не надеялась же я, что Линда передала ему наш разговор на словах. А жаль.
Как это утомительно…
— Как ты?
Утомительно, что он не может просто так пройти мимо, будто мы незнакомы. Утомительно, что я при всей моей утомленности готова уделить ему внимание. И значит, мне придется тоже «спешиться» и с серьезным лицом внимать тому, что он там собрался мне говорить — прощения, что ли, просить?..
— Прости меня. Прости за то, что я сделал.
«Спасибо, что ментам на меня не заявила….» У него хватает соображения не говорить этого, хоть об этом он наверняка тоже думал.
Видимо, Миха не совсем урод. Вернее, никогда им не был — просто воображаемый семейный кризис довел его до крайности. А тут еще я отказалась от принятия участия в его семейных планах — новых и хорошо забытых старых. Вот он и ударил меня. Я это понимала и фактически остыла.
Но произошло и другое. От чувств к Михе уже в момент нашего с ним адюльтерного траха не осталось и осколков. А если бы и оставались — его мерзкая пощечина, когда обожгла мне щеку, расплавила бы их, испепелила. Превратила бы в «ничего». А где «ничего», там нет ни упреков, ни обид.
— Ладно, — говорю ему просто.
Подмечаю, что он осунулся немного, что при его атлетическом телосложении делает его почти тощим. Может, стало известно еще что-то новое и удручающее насчет ребенка. Их ребенка.
Бог с ним. Бог с ними — не мое. Завязано — с ним, с его жизнью, в которой нет меня, с той жизнью, в которой я была. Завязано. Ладно.
Делаю движение, будто собираюсь уйти — и не ухожу. Потому что чувствую: не «ладно». Еще нет.
«Что было, то было. Я принимаю твои извинения…»
Нет, я не говорю ему этого. Потому что не принимаю. Организм не принимает.
Я фактически остыла, пока не увидела его только что. Пощечины не остывают, не смываются, как видно.
У каждого свое: он за что-то там меня ударил. За что-то свое, такое, что толкнуло его на подобный неадекват. А мне плевать на это. Тогда еще было плевать на его заморочки, иначе не спровоцировала бы невольно его поступок. Сейчас плевать, что он уже попросил прощения за рукоприкладство. Простить его я физически не могу — я же сказала, организм не принимает. Но зла не держу. А еще плевать, потому что и у меня свое. То, что он вытеснил за маловажностью. Но оно, это «мое» так и осталось невысказанным. О нем собираюсь говорить.
— Я хотела этого ребенка. Нашего, — сообщаю ему просто. — И я не избавлялась от него. Ты не имел права меня в этом подозревать.
Не собираюсь его «доканывать». Я и Миха теперь чужие, но все это я должна была сказать не маме, не Рику и не подругам — все это я должна была сказать ему. Я припозднилась, но «слишком» поздно, по-моему, не бывает.
Его «забирает», кажется:
— Я не знал. Ты не рассказывала.
— Ты не спрашивал.
Пусть прочувствует, пусть прозреет, в конце концов. А то штамповать их собрался до получения угодного ему результата.
— Ты давно хотел, и я готовилась сделать тебе сюрприз.
Тогда он толком не понял, что и он потерял ребенка.
Плевать. Плевать, если сейчас все это далеко. Плевать, что у него теперь будет его ребенок и что реальные проблемы с его ребенком близко.
— Поначалу в Милане у меня был сильный токсикоз… Тошнило с утра и до вечера. Но я держалась, не говорила тебе. Помнишь, я тогда неделю-две болела.
Не помнит. Был занят Линдой. Сильно занят. Пусть слушает теперь — мне больше некому рассказать.
— Потом отпустило. Больше не тошнило и постоянно было так тепло. Начинаешь быстро уставать. А потом уже чувствуешь, что ты не одна в твоем теле. Что там поселился еще кто-то.
Невольно улыбаюсь и смотрю на него.
Он потрясен.
Но я давно перестрадала и теперь рассказываю обо всем спокойно и доходчиво. Доношу недоносимое.
— Этот кто-то растет…
— Мальчик или… — глухо спрашивает он.
— …не знаю, — перебиваю я, потому что сама тогда попросила не говорить мне. Но тут же говорю зачем-то: — Девочка.
Замолкаю, чтобы припомнить, что там еще было. Не так-то много мне осталось рассказать о нашей «девочке».
— Каждый день что-то новое. Какой-то новый дискомфорт. Новая заморочка для меня — новый шаг для нее. Скачок. А потом уже начинаешь ждать их. Читать, там, всякое. Я начала представлять себе, как она будет пинаться и тут же думала, что когда-нибудь ты непременно будешь играть с ней в теннис.
Он едва заметно кивает, как если бы хотел сказать: конечно, непременно. Стал бы играть.