Я испытала очередной шок за сегодняшний день.
— Братишка. Мне показалось, или ты только что признал, что был неправ? Во второй раз за последнее время. Что-то даже страшно. Это точно ты?
Дункан ухмыльнулся.
— Запомни хорошенько этот миг, Воробушек! Потому что у меня лимит извинений на ближайшие лет десять исчерпан.
Я фыркнула:
— А там как раз Дэмирен подрастёт.
Дункан изменился в лице. И я спохватилась.
— Да я пошутила! Честно-честно! Уверена, что уж наша пай-девочка точно не доставит никому таких проблем, как я!
Но что-то ему было не смешно. Я пожалела беднягу Дункана. Сколько ему ещё предстоит в жизни испытаний!
Правой рукой Бастиан крепко сжимал меч, который после стольких лет вернулся к нему, а левой — мою руку. И ничего не говорил. Кажется, дар речи изменил ему.
А серые глаза моего брата вдруг сверкнули сталью.
— Но учти. Я умею прощать только однажды. Я вручил тебе своё драгоценнейшее сокровище. Если хоть слезинка упадёт из глаз Мэг, никакой темницы в этот раз. Порублю на мелкие куски собственным мечом, хоронить будет нечего.
Тут вмешалась Тэмирен. Подхватила мужа под локоть и потащила в сторону, извиняясь.
Бастиан сказал ему вслед, глядя прямо в глаза:
— Если моя правая рука захочет обидеть Мэг, я скорее отрублю её сам.
17.2
Когда толпа на площади услышала о том, что Королю-без-Короны возвращают его меч, и даже дарят венец Наместника, то взревела от ликования. Люди помнили Бастиана. Люди его любили. Я увидела потрясение на его лице, когда тысячи шапок, чепцов и букетов взлетели в воздух. Но оно быстро сменилось сосредоточенной решимостью, с которой он сжал пальцы на рукояти своего меча. И поднял его в воздух, тем самым принося людям Полуденного крыла свою собственную клятву.
А потом вперед выступил служитель Совиного бога.
Это был тот самый, которого я встретила однажды в архивах — он, бедный, ещё переживал, что в Саутвинге больше почти не играют свадеб. Я сама разыскала его специально и пригласила проводить обряд. Мне кажется, он счастлив был в этот день чуть ли не больше нас с Бастианом. Раскрыл здоровенную потрёпанную книгу на пюпитре и принялся торжественным голосом зачитывать длинную-длинную вступительную формулу, которая была разработана специально для бракосочетаний знатных особ королевского рода много веков назад. Люди на площади слегка приуныли и приготовились ждать долго.
Моё же волнение подскочило до зашкаливающих отметок. Чтобы немного отвлечься — а то что-то мутить снова начинало, нехорошо будет, если невесту вывернет наизнанку прямо в такой момент — я принялась разглядывать гостей.
Было чувство, что площадь трещит по швам, что на ней сейчас собрался не то что весь город, а половина Оуленда.
Ближе всего к помосту в несколько рядов были поставлены кресла для самых знатных особ. Здесь были лорды Закатного и Восходного крыла и их многочисленные родственники. Феррен невозмутимо улыбался в бороду и перебирал жемчужные чётки унизанными перстнями пухлыми пальцами — ему объемистое кресло, кажется, принесли персонально из резиденции наместника. Все члены королевского Совета, разумеется, и главные чины городского магистрата.
С немалым удивлением я увидела колдунью Милисенту в серебристом платье с толстой молочно-белой косой на плече. Она улыбнулась, встретив мой взгляд. Значит, в Школе колдуний тоже всё хорошо. Надо бы навестить…
Малена с мужем и выводком рыжеволосых детей. Рыжих голов в том месте было особенно много… и все как один Фостергловеры, и к гадалке не ходи… лишь одно пустое место.
И тут у меня сжалось сердце.
Алана нет.
Наверное, решил не приходить. Вряд ли он не слышал о событии, о котором на каждом углу уже месяц трещит каждая сорока…
А потом я его увидела.
Он шёл через площадь, и толпа расступалась перед высоким лордом с зачехленной секирой за спиной. На нём был плотный тёмный плащ с воротником из волчьего меха. Это походная одежда. Не для юга такая. Он готовится уйти через портал сразу после церемонии.
Алан дошёл до самого помоста и остановился. Он не стал занимать своё место. А просто стоял и смотрел на меня.
Ну, здравствуй, мой дорогой друг.
Прости за то, что совсем не думала о тебе всё это время. И за моё счастье. За то, с какой теплотой смотрят на меня сейчас твои глаза — и за ту неизлечимую боль, которую я вижу на дне.