Выпил он, кинул в рот щепоть капусты и говорит:
«Какой-то особый агент русский в нашей местности скрывается. Велено всем нездешним в комендатуру явиться. Просеивать будут».
«Поймают, — говорю. — Да только, может, он у партизан скрывается?»
«Ничего, как просеют, глядишь, кто и останется».
Всю ночь заснуть не мог… А ну как не просеюсь? Может, уйти, скрыться? Да куда мне идти? Ведь я под обрывом пропал, там мое место.
Обняла Варя меня и шепчет:
«Боюсь за тебя».
«Нечего бояться», — говорю.
«А где ж ты ходишь? Разве не вижу?»
«Просеюсь как-нибудь: я ведь тертый да молотый».
«Господи, и в страхе-то этом люблю тебя».
Глажу ее, чтоб успокоилась. Лицо в темноте смутно, красиво.
Утром собрался я, пошел.
Комендатура в Покровке. Большая изба, в ней прежде правление колхоза было.
За дверью — комендант. Страшновато, знобит, никак не уймусь.
Все наметил, что говорить буду. Но не по намеченному сказал.
Вошел, костыли скрипят. Комендант за столом, голова узкая с жидкими волосенками. За спиной — стяг со свастикой. А за окнами — солнышко с дождиком. Хочешь на волю, а не выйдешь. Как он решит, этот комендант.
«Из Москвы?» — спрашивает меня переводчик.
«Да».
«Как оказался здесь?»
А я притворился, будто перед этим с литр самогона выпил, и вроде бы скрыть хочу, что выпивши: не ожидал, мол, но так вот случилось, что и самому совестно.
«Война, — говорю, — здесь прописала и свою печать поставила».
Сказал комендант что-то переводчику. Переводчик говорит:
«Покажи прописку».
Штанину на ноге задрал: кость у меня тут перебитая с кривинкой, хоть и заросла, еще болела и сохла. Рубаху расстегнул, вздохнул — ребра мои поломанные так и выперли из-под кожи.
«Иди», — говорят.
Только потом узнал, почему так быстро отделался, «просеялся». А то быть бы мне в подвале. Дверь из этого подвала на тот свет открывалась.
Пришел домой. Варя обняла, прижалась к груди: «Думала, и не вернешься».
Жизнью она рисковала со мной. Что будет, если узнают: ведь и ей петля за ее любовь и терпение.
Лыков опять к нам заваливается.
«Что ж ты, — говорит, — черт этакий, к коменданту пьяный явился? Я тебя как надежного человека галочкой отметил, а ты как себя показал!»
Ставлю ему литр.
«Так, — говорю, — получилось, голова у меня слабая. А за галочку спасибо».
Выпил он так с четверть стакана и велел Варе выйти.
«Девять человек, — говорит, — задержали. Расстреляют всех, если один агент не признается. Немцы думают, что среди этих девяти он. До утра срок дали. Вот куда ты чуть не угодил. Не я, быть бы там и тебе. А как отблагодаришь?»
«А если среди них агента вовсе и нет? Кто ж признается?»
«Все равно расстреляют… Так как же отблагодаришь меня?»
«Пей, — говорю, — вволю».
«Пей!» Ты, — говорит, — поди лучше дров мне наколи, а я тут пока с твоей хозяйкой посекретничаю».
«Я, — говорю, — к тебе со всей душой, а ты навредить мне хочешь».
«Не разговаривать!»
Вышел я к Варе и говорю ей:
«Посекретничать с тобой решил. Иди и дай этому Лыкову бутылочку с волчьим лыком».
Была такая бутылочка, настоянная на волчьем лыке. Кустик такой есть, по лесам растет, цветы розово-красные, красивые очень. Кора и ягоды с ядом, несколько ягодок — и смерть. Такой это кустик.
Угостила его Варя — из стола не встал, уткнулся.
«Чуть, — говорит Варя, — и выпил, глоток, да и тот сплюнул, а как свернуло. Ну как умрет?»
Тряхнул я его, а он как закаменел.
«Не надо перепивать», — говорю.
Сволокли мы его на сеновал, тут и уложили просвежиться.
А вечер уже был. Темнынь.
«Знакомый один, — говорю я Варе, — просил зайти. Какое-то дело у него. А Лыков, если проснется, меня спросит, скажешь: спать пошел на свежий воздух, не тронь, будет вам пить-то сегодня».
«Опять? — Варя шепчет. — Сердце иссохло за тебя. Светлого дня не дождусь. Когда же кончится?»
«Скоро», — говорю.
К Покровке со стороны реки я зашел. Подполз поближе к погребу. Как бы это ребят выручить? Девять человек расстрела ждали.
С час в бурьяне лежал. Двое охраняли погреб. Решил гранатой действовать так, чтоб и охрану убрать и чтоб дверь взрывом разбило.
Все рассчитал: кину гранату, когда двое у двери сойдутся.
Только это я хотел поудобнее место выбрать, гляжу, две тени метнулись, свалили охрану. Дверь заскрипела в погребе, и голос слышу:
«Выходи, скорей!»
Повыскакивали ребята.
Я на ту сторону реки перебрался и тем берегом шел.