Марья положила ключ на подоконник. Прокопий Иванович взял ключ, сунул его в портфель, где в самом углу, завернутая в белую тряпку, припрятана улика — заржавевший портсигар с нацарапанными с внутренней стороны словами. Страшные это были слова.
Закрывая на два замка портфель, Прокопий Иванович шепнул жене:
— Теперь от Пояркова, ежели что, только память останется.
Поярков не знал еще ничего. С женой Настенькой был он на берегу Угры. Ждали лесника Аверьяныча и практиканта Гремячева Арсения, который уезжал сегодня. Перед расставанием решили посидеть у костерка.
Вокруг заросли орешников, лозин, шиповника — все перевито хмелем и вьюнками с распушившимися белыми и розовыми цветами. На той стороне, за рекой, скошенный луг с копнами сена и лес, над которым в марящей синеве парил неясыть.
Поярков в сапогах и в белой косоворотке, перепоясанной солдатским ремнем. Да и Настенька принарядилась в розовую кофточку, смолисто-черные волосы свиты в пучок.
Поярков достал из кармана лупу, протер ее подолом рубахи.
— Ты посмотри на этот лист.
Настенька взяла лупу и посмотрела через нее на лист орешника. Лист словно бы расплылся, прозрачно заблестели среди зеленых крапин моросинки влаги, они дрожали, переливались.
— Видишь там зеленые зернышки?
— Вижу, — сказала Настенька.
— Это они перерабатывают свет солнца, делают жизнь из солнца. Без этих зернышек жизнь была бы невозможна. Две стихии — солнце и земля соединены в этом листе. Великая тайна в этих зеленых зернышках и дрожащих пузырьках. Огонь в печи, хлеб, яблоко, вино — это все солнце.
— Как интересно!
— Интересно! В тебе тоже солнце, в твоих глазах, в губах, — Поярков поцеловал жену. — Губы твои пахнут мятой, и этот запах от солнца.
— А любовь?
— Любовь… Помнишь рожь?
Как не помнить! Они шли тогда по стежке среди цветущей ржи. Ночь была теплая, в небе зеленой травинкой прорезался месяц. Далеко за деревней играла гармонь, и голос пел:
Как же такое забыть! Он тогда прижал к своему сердцу руку ее.
— Как люблю тебя, Настенька!
— Паша, — прошептала она, — ветер ты мой…
Вот и вспомнилось вдруг… Рожь цвела, а скосила ее война с тяжким стоном и криками в расплавлявшемся огне, с рыжим, дымом. Не снопы оставались на этих жнивах — обгорелые танки да тлеющие кости.
Еще и сейчас перемешана земля с тем прахом, не смытым дождями многих лет.
Новая рожь цветет и колосится… А любовь? Не повяла ли?
— Правду скажи.
— Что ты, ветер ты мой… Люблю… Только жаль, сколько лет наших в войну провалилось.
— Эти дороже стали.
— Каждую минутку вместе беречь будем.
— Давно ты так не говорила мне.
— И ты давно таким не был. Про солнце рассказывал. Вот оно, гляди, сколько его на тебе рассыпано.
Настенька обняла Павла, прижалась к его груди. Где-то в глубине гулко стучит сердце.
«Так всю жизнь, без останову стучит и стучит. Как оно торопится! — подумала Настенька. — Не надо так шибко, потише, а то устанешь, милое», — и сердце, кажется Настеньке, стучит уже тише, спокойнее.
Аверьяныч и Арсений пришли вместе. Аверьяныч — старик уже, невысок, щупл, да крепок. На нем фуражка танкиста, которую купил на станции у проезжего фронтовика. Фронтовик этот будто бы сказал: «Носи, отец! Я ею из Эльбы воду черпал. Цены ей нет, да голова в ней шумит чего-то».
Арсений моложе Павла, светловолос, в просторной куртке с «молниями», торчат из карманов карандаши и блокноты. В руке — чемоданчик.
— После учения к нам приезжай. Встречу тебя и обниму в пару паровозном, — заверил Аверьяныч Арсения и, крепко сжимая, тряс за локоть. — Понял?
А он, забывшись, глядел на Настеньку. Как красива сегодня!
— Вот уезжаю, — сказал он с сожалением.
— Мы уже тут ждем, — и заметила она, как глаза его дрогнули.
Настенька подняла руки, чтоб поправить волосы, из-под коротких рукавов обнажилась медового цвета кожа. Он опустил глаза, а она еще некоторое время смотрела на него: «Был бы поозорнее да побойчее, сколько девчат кругом».
— А кто мне помогать будет? — сказала Настенька.
— По этой уж части я специалист, — отозвался Аверьяныч. Он снял ружье, скатал патронташ и сунул его в траву. — Вот так-то, пусть и «сбруя» отдохнет.
Настенька достала из-под куста сумку. Расстелила на траве скатерть. Аверьяныч поставил бутылки, выложил из чемодана Арсения свертки.