— Давно я тут не был, — проговорил Донцов. — Помнишь, раками угощал?
— Помню.
— Все собирался заехать к тебе. Вот и заехал! Не знал я тогда.
— Выясним, — проговорил Павел. — А раков недолго наловить.
— Придется ли?
— Неужели не поверишь?
— Ну так как было? — спросил вдруг Донцов.
— Что было?
— Да как предал ребят? Все по порядку рассказывай.
— Что?.. Как я могу сказать то, чего не было? Я не предавал.
— Не предавал?
— Да сам ты в это веришь ли?
— На месте расстрела найден предмет, который изобличает тебя в предательстве.
— Какой предмет?
— Здесь не ты спрашиваешь, а мы! Твоя вина, а не наша. Ты и отвечай, — резко сказал Фомин. Ему не нравилось, как допрашивал Донцов, — будто поговорить приехал.
— Да вины-то нет, корня нет. Пустое место. Что ж я вам выдумывать, что ли, буду, врать? Или вам это очень надо, чтоб плоды были? Так, что ли?
— Не нужны нам эти плоды. Горькие очень плоды-то, — ответил Донцов.
— Так с чего тогда допрос заводите?
Павел встал и хотел выйти из-за стола. Но Донцов остановил его.
— Нельзя. Не компания какая-нибудь: что не понравилось — и выйти можно. Да это и не допрос пока, беседа еще. Допрос не здесь будет. Там поговорят, как надо.
— Что ты хочешь, если я не виноват? Не виноват!..
— Спокойно, — произнес Фомин.
— Нечего мне отвечать.
Фомин усмехнулся.
— Ответишь.
— Ты не грози. Этого я не боюсь.
Донцов выхватил из полевой сумки тряпицу, в которой был скрыт предмет.
— А это видел? Я тебе покажу. Гляди!
Донцов хотел развернуть тряпицу.
«Не сейчас, не сейчас это надо, еще не приперли», — подумал Фомин и весь напрягся, покраснел от желания остановить Донцова и, боясь это сделать, только сказал:
— Не торопись…
Предмет Донцов так и не показал. Вошла Настенька. Донцов просил ее принести папирос.
Настенька положила на стол папиросы и спички. Поставила кувшин с квасом.
— За папиросами в лавку бегала. А тут квас. Пейте.
— Спасибо.
Настенька взглянула на Донцова.
— Что?
Донцов развел руками.
— Я что…
— Ты же знаешь Пашу. Не мог он такое сделать.
— Погоди. Все выясним.
Настенька не сразу прикрыла дверь, все глядела на Павла: «Про солнце говорил, а вон какая темень нашла».
— Закройте же, — недовольно сказал Фомин.
Донцов пораздумал и спрятал тряпицу.
— Какую женщину подвел, измарал. Про жену твою говорю. Открыто говорю. Тут уж нам скрывать нечего.
— Ее подвел, а тех предал, — добавил Фомин.
— Вот уж и в подлецы записали. И не докажешь…
— Так как же их расстреляли? — спросил Донцов.
— Ты и сам слышал.
— Отвечай! — прикрикнул Фомин. — Крутит тут, понимаешь!
— Ты не кричи.
Донцов придвинул Пояркову пачку с папиросами.
— Закуривай. Квас пей.
Павел закурил, дымом и тоской замутило голову.
— Давай, давай, Поярков, — поторопил Донцов. — Хуже будет, как припрем, да и стыдно.
Павел ткнул окурок в блюдце с отравой для мух.
— Расскажу не потому, что напугали, а может, и вам стыдно будет.
Донцов налил в стакан квасу — пахнуло прохладой и кислицей. Выпил с жадностью:
— Уморился с тобой.
— Шли с задания… — начал Павел и замолчал, посмотрел, как, торопясь, записывал Фомин.
— Ты не гляди, а рассказывай. А уж записывать — мое дело, — пояснил Донцов.
— Не думал, что про это рассказывать буду… Марушин тяжело ранен был. Умер Алеша. Угру не стали переходить, свернули в Поляновку. Немцев там не было. Устали, решили передохнуть.
— У кого остановились? — спросил Донцов.
— По разным избам.
— А ты у кого был? — решил уточнить Фомин.
— Да какое это имеет значение! Пропали по случайности.
— Тем более надо сказать, чтоб не думали, что ты что-то скрыть хочешь, — посоветовал Донцов. — Ведь все равно раскопаем.
— Простить себе не могу, как по-глупому пропали!
— А говоришь, не виноват, — заметил Фомин.
— Не виноват.
— А за что же простить себе не можешь?
— Что так все случилось.
— Глупость, видишь ли, виновата. Какая она, эта глупость? Хватит бы уж дурака-то валять.
— Ты хочешь, чтоб я рассказывал? Или я и слова больше не скажу.
— Спокойно, не кипятись… Так у кого был ты в ту ночь? — спросил Донцов.
— У Насти Весневой. Она тогда там жила.
— У своей жены?
— Она еще не жена мне была. Да ведь ты же знаешь, Донцов.