— Этого не было.
— А если бы приказ был?
— Мне никто не приказывал. Мы знали, что он полицай. И не знали, что он был нашим разведчиком.
— Мертвым уж все равно…
Когда Павел ушел на сеновал, Люба погасила свет. Остановилась перед окном. В приречных лугах скрипуче вскрикнул коростель. И вдруг заплакала: вспомнилось, как окровавленного, в немецкой форме с расстегнутым воротником притащили отца на срубленных березовых слегах.
Павел осторожно открыл дверь: хотел уйти, да вот котомку на столе забыл.
Белели в окне дрожащие Любины плечи.
«Плачет. И зачем я тут?»
Павел тихо взял котомку со стола и вышел за дверь.
Задами, где конопляники, он пробрался к своей селибе.
Через окопы и пепелища приходил сюда, а сейчас только шагнуть да стукнуть в родную дверь.
«Это я… я, Настенька. Это я пришел!»
Глянул в окно, только на миг глянуть хотел. Смутно размывалось из сумрака что-то белое… Настенька! Так близко, под самым окном спала, что слышал дыхание ее. «Настенька», — хотел сказать.
Он потянулся к ней.
— Ты, — прошептала она и проснулась. Посмотрела в окно, и тоскливо-тоскливо стало. Паша приснился, будто в окне был.
Утро было с холодком и с лиловым небом, в котором тонул прозрачно-посеребренной дужкой месяц.
Настенька подметала на террасе полынным веником, только что связала его за двором в росной траве, и веник был влажен, пахуч.
Пришел с Угры Арсений, вымытый и выбритый. Через плечо перекинуто полотенце, в одной руке — цветы; гераньки луговые с белыми ромашками и васильками, другой прижимал к груди кепку с грибами.
— Ты посмотри, какие грибы.
В кепке — сыроежки, подберезовики да один белый с бурой шляпкой.
— Этот у самой дороги рос, только чуть земля вздулась.
Настенька налила в кувшин воды, поставила цветы на стол.
— Слышала, Прокопий Иванович будто бы умом тронулся?
Арсений не удивился, как будто так и должно было быть.
— Вчера еще заметил.
— Сегодня ночью в окне поблазнился ему человек. Говорит, сам Поярков.
И это не удивило Арсения.
— Галлюцинация, — объяснил он.
— Почему это показалось ему?
Арсений подвел наручные часы: пора в лесничество.
Надел пиджак, взял полевую сумку и плащ. Поцеловал Настеньку в волосы.
— Сегодня, возможно, приедет практикант. Так ты устрой его тут. Помнишь, как меня когда-то?
Да, она помнила. Паша протянул тогда руку Арсению, а он и не видел: уставился на Настеньку.
— Удивительно! Какая кибернетика может рассчитать, что может быть, что будет сегодня, — сказал он.
— Сегодня будет гроза — обещали. Будь осторожен.
— Нет, человек — это не погодка. Галактика, черт возьми!
Через раскрытую дверь глядела Настенька вслед Арсению.
«Муж! — сколько лет уже вместе, а все не верилось, что она жена его. — Знал бы Паша».
На дороге Арсения встретила Люба. Какая сегодня косынка на ней, словно огнем повязалась!.. Видит Настенька, как она что-то сказала Арсению, даже побожилась, в чем-то убеждая его, и они посмотрели в ее сторону. Настенька отошла от двери.
Вместе пошли! За деревней свернули к реке. Тягуче заныло под сердцем у Настеньки: «Вон куда так спешил!..» Рано встал сегодня, рубашку сам вот гладил… Что человек думает, что таит в себе? Не узнаешь. Близок, а в душе — как за вселенной. Неужели и это еще испытать придется?
По проулку спешила Марья. Одной рукой в бедро уперлась, в другой — прут.
«Что ж я стою? — спохватилась Настенька. — Время на покосы идти», Она сняла со штыря грабли.
Марьи замахнулась прутом на кур — закудахтали, пыль и пух взметнулись.
— Окаянные!.. К тебе я, — сказала Марья. — Знаешь, что мой твердит, будто бы он с Павлом твоим возле речки разговаривал. Говорит, седой весь, а в котомке камень каторжный с золотом, сам этот камень в руках держал. «Я, — говорит, — нормальный», — и все твердит и твердит про Павла… Связала я его от греха подальше. Хоть в больницу вези.
— Марьюшка, милая, что ж посоветовать могу?
— А вдруг что знаешь? — Марья метнула вокруг глазами: нет ли кого. — Потихоньку-то скажи.
— Что потихоньку?
— Значит, не видела?
— Видела! Под полом у меня сидит, прячется. Идем, покажу.
— Да будет тебе!
— А что ж ты говоришь? Почему бы ему прятаться? Он будет прятаться? От чистеньких, что ли, прятаться? Не потому чистеньки, что из грязи чистенькими вышли, а потому, что и грязи той не видели. Раскидывали ее да на спинах своих выносили такие, как Павел. Не трогайте, дайте хоть под травою спокой ему. Совестно как-то!