Лето этого года я не забуду; даже если и новое счастье придет, буду помнить тот день, когда уезжал.
Я уезжал в командировку на Волгу, где в одной из геологических партий работали наши аспиранты на испытании нового бурового снаряда.
Таина провожала меня.
Она со мной вошла в купе.
— Как не хочется уезжать, — сказал я.
— Ни о чем не думай. Все будет хорошо.
— Я верю тебе. Ты могла бы приехать ко мне, у тебя скоро каникулы. Хоть на несколько дней.
— Я буду с Костей и Олей у родителей. А потом ты возьмешь отпуск и приедешь к нам. Там нам будет хорошо. Только ты ни о чем не думай. — Она хотела меня успокоить, но и сама не верила, что все будет хорошо: грустными были ее глаза, она подолгу глядела на меня, когда я не видел, но я чувствовал ее взгляд. Что она решала, о чем думала? Я не мешал ей: вдруг родное вспомнит, ведь это так близко, улыбнется, как прежде. Нет, что-то тяготило ее.
Она была в белом платье, от которого лицо ее нежно светлело.
— Я не верю, что увижу тебя, — сказал я.
— Почему?
— Так. Что-то случится без меня, я знаю.
— Что случится?
— Побереги нашу жизнь. Она сто́ит того, чтобы ее поберечь.
— Что ты придумал, — сказала она с жалостью и укором.
Ей пора было выходить из вагона.
Я подошел к окну. Она стояла на перроне. Как красива была она в своем платье, на шее гранатовые зерна бус. Глаза задумчивы и неподвижны… Вдруг она подбежала к окну, когда поезд дернулся.
— Милый мой… — Эти слова вырвались с болью, не было в них желанной ласки.
Я успел пожать ее руку. Вот и все.
…Когда вернусь? Что будет, когда вернусь? Далеким казался мне тот день. Но время шло.
Я шел по перрону, на котором месяц назад оставил Таину. Спешил. Спешил в метро, на улицу… Скорей, скорей!
Дома ее не было: она должна была уехать к родителям в деревню, там, верно, и ждет меня.
Целых три дня спешки, пока не закончил свои дела.
Вот наконец я в поезде. Еду к ней.
Я не посылал телеграмму. Приеду неожиданно: так будет радостней встреча.
Не сиделось на месте. Стоял у окна, выходил на станциях. Электровоз сменили паровозом, и запахло дымом, который расстилался, тонул в лугах.
Радостна и тревожна была моя дорога. Скорей, скорей!
Вот и моя станция. Сажусь на попутную машину. Еще какой-нибудь час — и я увижу Таину.
Хлещут по бортам машины березы, вихрится на следах сорванная листва.
В вечереющих полях с розовым свечением зари кричат перепела. Смоленщина! Я помню тебя по сорок первому, помню твои дороги под сумрачным солнцем. Я пил воду из твоих родников в замшелых срубах, я ел твой суровый хлеб. Помню глаза матерей, с молчаливой скорбью провожавшие нас… И сейчас я глядел на встречных женщин: может, вот эти глаза видели меня тогда в толпе бредущих солдат.
Родители Таины жили в Лужках. Село на берегу реки. Запах сена, дыма, парного молока и хвои из заполовоженного туманом леса. Еще светло небо с бледно-зелеными, прозрачными, блескучими звездами.
Дом родителей Таины на краю улицы, у крутого берега, крыт черепицей, огорожен плетнем.
Костя колол во дворе дрова. Завидел меня.
— Федор!.. Ольга, Федор приехал! — крикнул он и обнял меня.
Из дома вышла Ольга в косынке, в ситцевом платье, светлая, легкая. Она в доме за хозяйку: отец и мать Таины уехали на два дня на совещание в город. Не было и Таины.
Я сразу почувствовал, что ее нет.
— Где же Таина? — спросил я.
— Где-то под Одессой. Чуть побыла тут и уехала к подруге недели на две, — сказала мне Ольга.
Значит, не ждала меня. А я так спешил к ней!
С Костей мы пошли к реке, затухавшей в зеленых и малиновых сумерках. От воды теплило паром. Грюнили сверчки. Так хорошо вокруг! Как избавиться от черных мыслей? Хочу жить, радоваться, а не могу: душа не дает отрады.
«Она все-таки жестока, — думал я. — Я должен не любить ее за эту жестокость. Жестока, жестока», — повторял я, чтоб убедить себя, что она жестока: так мне казалось, я скорее разлюблю ее. Но я вспомнил, какая она была со мной. «Федя, милый», — как бы шепнул ее голос, и эти слова, далекие теперь, хотелось вернуть. Самое дорогое, да так и отсечь сразу — это ведь жизнь моя, выше жизни, как огонь над свечой.
Все так просто откроется потом. Но сколько сил на раздумья тратим, чтобы в настоящем узнать про то, что еще ждет впереди.
Мы с Костей искупались в теплой, парующей вечерней реке.
— Никаких курортов не надо. Река, воздух, рыбалка, а главное — тишина, — говорил Костя, растираясь полотенцем. — Хожу за водой, колю дрова. Косил! Ты знаешь, какая это красота для нашего брата, который всю жизнь «косит» пером по бумаге! Я теперь каждый год буду приезжать сюда косить. Здесь я хоть отоспался, как-то прояснел, ей-богу, от солнца и лугов — всей этой шири. Это тебе не окошко телевизора с малокровным свечением. Влюблен, Федя, влюблен в жизнь, как никогда, и счастлив. Можешь поглядеть на человека, который счастлив невероятно. Мы с Ольгой дали слово беречь это наше счастье, не омрачать его, потому что, друг ты мой, многое зависит от нас, даже от того, как ты открыл жене дверь — угрюмо или с улыбкой. Мне кажется, что я и работать теперь буду по-другому, с этаким огнем, чтоб счастье свое доказать… А что у тебя, что ты молчишь? Что я мог сказать ему?