«Мне нужно поговорить с вами», — говорю я ему. На вид — ничего особенного. Мимо прошел бы и не заметил. Глаза, правда, яркие, и туфли красные.
Голубая тахта, голубые стены и кресла голубые, вроде бы как в небо вошел.
«В чем дело?» — спрашивает.
Я сказал ему. Он и говорит:
«Это чепуха!»
«Будьте хоть на этот раз человеком, — говорю. — Не лгите!»
«Хорошо, — говорит. — В любое время, но не сейчас. Вы сможете обождать дня два? Мне предстоит очень и очень ответственный полет, и мне нужны мои нервы. Этот полет — моя мечта. Как вы поторопились с этим визитом!»
Пачкой сигарет об стол стукнул — так раскипелся.
«Я не поторопился, я опоздал. Вы чужую жизнь уродуете!»
«Почему? Это любовь. А то, что вы называете чужой жизнью, была ее ошибка».
«Слушайте, — говорю я ему, — вы знаете, что он человек. Человек! Вы молоды, вам было лет десять, не более, когда он меня по мерзлой земле от смерти волок…»
— Помнишь, Федор? Ты ведь тогда мог меня бросить. Я просил тебя. Я понимал: пропадешь со мной. А эти два танка, которые прошли мимо, черные, зловещие. Как только нас не заметили! Мы притаились в полыни. Она была седой от инея. Ты готов был биться за меня с танками. Но они прошли. А мне было плохо. Ты тер шапкой мое лицо и опять волок. Я слышал, как ты стонал. А потом — тепло, запах горящих дров и спирта.
Я живу сейчас потому, что ты был настоящим другом. Ты все для меня сделал. А я сейчас ничего не могу для тебя, потому и пошел. Я рассказал ему, как ты волок меня.
«Знаю, что поступаю подло, — сказал он. — Хотел побороть себя. Но что делать? Я люблю ее. Убейте во мне любовь, и я вам спасибо скажу».
О чем еще говорить с ним? Я только сказал, что он уродует жизнь еще одного человека — своей жены.
«Вы и это узнали?» — спросил.
«Да, — говорю. — Так нельзя жить. Это жестокость. Не верю, что на такое способен человек».
«А это, — говорит, — уже книга жалоб, и потребуйте ее у бога. Да и кто знает: тут, может, и мудрость, чтоб человек пообтерся для полного совершенства, а то без уродства-то не разберет, куда идти, чтоб лучше было».
«Этим бы уродством да чуть вам по носу щелкнуть. А то, видно, не щелкали. Так я вам щелкну для полного совершенства…»
Я вышел из своего угла.
— Ты ударил его?
— Нет. Он выскочил на лестницу. У него же полет.
— Не надо было ходить к нему.
Костя сел на стул, обхватил голову, пальцы его дрожали.
— Я думал: что-то путное выйдет, а это — как смола… Пойдем к нам.
Я ждал Таину. Еще не все кончено. Она решала. А я верил ей. Верил и хотел сломать эту веру в себе, чтоб не ждать вот так, а жить, жить…
«В конце концов, я только первые месяцы был счастлив с ней, а потом все только искал ее. Что я жалею? Ее нет. Я свободен».
Но как трудно убедить себя, что ее нет для меня, что она чужой теперь человек! Я свободен: это значит жить без нее, а я помнил те мгновения радости и красоты с ней, и эти мгновения были от нее, только в ней, никогда больше не найду их: никто не повторит ее.
Когда она вошла в комнату, я сразу поглядел в ее глаза: нет, никто не повторит ее, она единственная для меня. На миг зацвело между нами прошлое, она чуть улыбнулась. Это чуть было моей надеждой. Я же верил ей: она не могла быть чужой. Но вдруг пропала ее улыбка, на бледном, в спокойной усталости ее лице.
— Не ожидала от тебя. Ты казался мне выше. А ты пошел на скандал. Низко подсылать друзей, грозить и требовать. Это же бесполезно. Моя любовь виновата, что так все случилось, а не он виноват. Прости меня. Я тебя так жалела и вину-то свою искупить хотела, порвать все ради тебя. Не могла быть счастливой, зная, как больно будет тебе без меня. Говорю не для того, чтобы ты потом раскаивался, — ты сегодня потерял меня.
— Ты спешишь. Вспомни, кем я был для тебя и кем ты была для меня. Что же мы губим? Ведь мы — люди. Мы были нужны друг другу.
— Ты сам убил свою надежду.
— Он только хотел помочь мне.
— Угрозами и скандалом? Он был благоразумнее твоего друга. Потерять будущее — это слишком дорогая цена.
— Будущее приходит по следам, платит сполна по цене следов.
— Это только фраза. Вот пришло твое будущее, и как оно расплатилось с тобой? А ведь следы твои безупречны.
Как она это сказала! Она ничего не щадила, даже себя, как будто хотела оставить зло: не красоту, а зло — чтоб помнил, так, кажется, решила, чтоб не жалел.
— Мне просто не повезло. Что делать? Но я был счастлив с тобой. Будущее, может, расплатилось сразу золотом, а не мелкой медью — по пятаку за каждый год супружеской жизни.