Под окнами гостиницы — курчавистая мурава в розово-белых крапинах цветов. По вечерам забегали сюда поселковые собаки, прислушивались к голосам за окнами, внюхивались. Пировали командированные. Прогуливали свои, а, бывало, и казенные деньги, а наутро, скромно остудив похмельную голову водицей из умывальника, бежали по делам — получить по знакомству какую-нибудь кадушку или пару хомутов для лошаденок.
Случались тут и рыбаки и охотники со свирепыми волкодавами и элегантными гончими.
В эту гостиницу как-то вечером и вошел приезжий — вошел тихо, без уверенности, что ему можно сюда войти. Так тихо вошел еще и потому, что дежурная что-то писала за столом: не хотел мешать ей, ждал. Глаза усталы и спокойны. Высок, строен. Дорожный плащ туго перетянут поясом.
Когда дежурная взглянула на него, он выложил перед ней новенький паспорт… Дмитрий Матвеевич Лощин… Было ему за сорок, москвич…
— Командировки у меня нет. Я по своему делу. Дело у меня личное, — сказал он как-то торопливо.
Дежурная вернула ему паспорт.
— Я разве вам что-нибудь говорю? Но мест нет, — ответила она, оглядывая его. Лицо чистое, серые спокойные глаза, румянец на щеках.
Глядел и он на нее.
Она была немолода, дежурная Дарья Буйнова, шли ее годы на свидание с осенью, потому и одевалась так, чтобы больше было тепла и света — от ослепительной белой кофточки и цветастой косынки над ворохом волос.
С минуту молча, в растерянности стоял Лощин перед этой женщиной.
— Как же быть? — спросил он.
— Не знаю.
Не умел он просить и настаивать, да и не рассчитывал здесь на ночлег: кто примет без командировки?
Он вышел и притворил за собой дверь осторожно, без стука.
«Какой тихий!» — удивилась дежурная и вышла следом на крыльцо. Жалко стало этого человека. Где ночевать-то будет? Ветрено на дворе, прохладно…
Лощин шел по дороге вниз. Устал, хотелось спать. Приглядывался к домам и сараюшкам, где можно было бы переночевать.
Но только метались тени деревьев на пустынной дороге перед освещенными окнами. Надо уметь еще и попроситься на ночлег, чтоб дверь хоть не сразу захлопнули. Есть ведь такие счастливые на язык и на характер, как свои всюду, такие бы уж давно в этом поселке и чаю напились, и спали бы… Может, и Лощину повезет: тут чужих не боялись. Но он не решался постучать.
Далеко громыхнул гром. Лощин остановился. Откуда-то снизу повеяло влажным теплом. Подошел поближе к черневшим кустам. За кустами стелился туман. Река! Неужели та самая? Он сразу забыл о ночлеге.
Уютно сверчал сверчок — звук покоя, а раскаты грома напоминали о тревогах минувших и ждущих еще.
Он раздвинул кусты, и в этот миг блеснула молния, река стала прозрачно-зеленой.
От ветра запреснило дождем, а Лощин все стоял в этой ночи, такой далекой от той ночи, когда он спасался тут от погони, задыхаясь, выполз на берег, тащил автомат с последним, для себя, патроном.
Ветви зашумели, мокро захлестали в лицо, и Лощин отошел.
Небо дымилось от туч, вспыхивали зарницы… Где-то надо было скоротать ночь…
«Бывало, и на снегу спал, а сейчас постель подавай. Избаловался ты, Лощин», — пошутил над собой и повернул назад.
Плетни чуть поскрипывали на ветру, взблескивали от молний окна. Спят люди. Гроза не тревожит их: в заботах небо — дождь собирает для полей.
Молния осветила строеньице с раскрытой дверцей на чердаке. Лощин подошел поближе. Может, здесь и заночевать? Жарко пахнуло сеном, и сразу голову замутило сном. Как хорошо зарыться в сено и спать!
— Ваня, — прошептал женский голос. — Постой. Сейчас лесенку подам из космоса.
Из двери сарайчика выглянула женщина.
Лощин поспешил отойти от заветной дверцы.
«Вот почет, — думал он. — И лесенку подают из космоса за ласку-то земную».
Во дворе гостиницы Лощин уселся под навес на дрова, в затишье. Знобило от сырости, он думал о сене, так жарко поманившем его.
Дверь гостиницы открылась. Вышла Дарья: она сдала дежурство, спешила — успеть бы домой до дождя.
В руке ее вспыхнул фонарик, осветил Лощина. Он сидел на дровах, подняв воротник плаща.
— Есть чудаки, а таких не видела. Да хоть бы одеяло попросил, — сказала она.
— А можно одеяло?
Она засмеялась.
— За такую робость еще и подушку бы дала.
— Мне хоть бы одеяло, а то озяб.
Дарья погасила фонарик.
— Бери вещи. Пошли.
Вещей у Лощина не было, только сверток с хлебом торчал из кармана.