Вышел в темноте с того света на этот свет. Голова гудит, шатает меня. Иду сразу к Кузьме Петровичу «дозаправиться», так сказать.
Дверь у него закрыта, а в окне свет. Постучал в окошко. Он занавеску отдернул — глянул. Только его и видели. Вопль в избе раздался. Слышу, дверь стукнула — выбег сам в нижнем белье. Я — к нему. А он от меня как вдарил по дороге. Я — за ним.
«Кузьма Петрович, — кричу, — я же к тебе по старой дружбе, чуть погреться хотел, а ты вот каким манером разогреваешь!» Ничего, думаю, он человек полный, с брюшком, скорее моего уморится. Поговорим тогда по душам.
Метнулся он в сторону: через плетень хотел перемахнуть, так и вознесся, завертел ногами в воздухе, чтобы направление на ту сторону взять. Видимо, расчет не тот дал. С высоты на эту сторону и упал, об дорогу стукнулся. Пыль развеялась, а его нет: исчез куда-то.
Пошел я к завмагу. Дверь открыл потихоньку, чтоб баба его не слышала. Сидит за столом, выручку для государства подсчитывает. Поглядел на меня и говорит, как во сне, вялым голосом:
«Марья, Иваша пришел».
Марья за занавеской лежала.
«До чертиков напился, дьявол, мерещится уж, а все глотку свою не зальешь».
Я ему знаки рукой делаю: дай, мол, в долг, я уйду, пока баба не слышала.
«В получку отдам», — говорю и десятку-то взял.
А он жене сообщает:
«Марья, он в долг десятку взял».
«Коньяк пьешь, а дураком так и остался. Всю недостачу на него и спиши. На тот свет милиция не пойдет допрашивать», — говорит Марья.
Только я вышел, а тут на всей скорости мимо меня Кузьма Петрович мелькнул. Думаю, уж не палатку ли его обворовали, милиционера, поди, бегает ищет.
Устал я, с ног валюсь, не до поправки.
Добрался кое-как домой, лег. Холостой я человек, вольный.
На заре выхожу, как и положено, на свою работу. Трублю в горн. Хозяйки стоят на крылечках и крестятся. Живо тут вдруг машина с красным крестом подъехала. Главный врач выходит и так это радостно пульс мой потрогал, потом свою голову.
«Все в порядке, — говорит. — Сейчас пойду в газету статью писать, как я из мертвого первый раз живого сделал».
Вот какая история-то была.
Так что и по дну я скитался, и на том свете побывал, а белый камень не видел.
Лощин посмеялся и сказал:
— Забавная история.
— Чего в жизни не бывает… А что же такое твой камень значит? — полюбопытствовал Иваша.
— Да, говорят, сомы под ним водятся, — пошутил Лощин: Иваша на веселый лад настроил. Вот человек — пастух, матерная жизнь, а весел.
— Вот так и искать по сомам. Как увидишь сома, так и гляди свой камень.
— А есть сомы?
— Последний раз сома я здесь видел давно, правда, в консервной банке.
— Камень для меня — ориентир. Место одно найти, тропку свою надо мне.
— Где видел-то, здесь?
— Не уверен.
— Когда ж это было?
— В войну… Глянул, хотел место запомнить, а со дна так и светит белый камень.
— Ишь ты, «так и светит»!
— А после не нашел.
— Может, блазн какой?
— Не знаю.
— Есть глухие места. Походи. Забытое место, оно и само глянет. Куда иной раз зайдешь, а все возвращаешься.
— Не место глядит — человек. В глухих местах, затаясь, словно подслеживает. Я, когда из окружения выходил, чувствовал. В лесу не одни твои глаза.
— Дай-ка ты мне еще на разок закурить.
Лощин отсыпал Иваше с десяток сигарет.
— Вот что, мы это исследуем, насчет камня. Заходи ко мне. Недалеко тут живу. Спросишь Ивашу — тебе и скажут.
— Иваша тебя зовут?
— Иван. А это уж так жена звала. Вот и осталось — Иваша.
Лощин весь день проходил возле реки — все искал камень: вот-вот, казалось, мигнет в глубине его белый свет.
Иногда он подолгу стоял на берегу или ложился устало на просохшую траву и сквозь стебли ее глядел в красные и белые пятна луга. По низине стелились голубые пласты незабудок. Он ближе подползал к ним. Вот и сам цветок, маленький, в бирюзовых лепестках, с золотистыми крапинками тычинок, в искрящейся живой пыльце… Как природа дошла до такой тонкости? Какую красоту сотворила? Неужели все это — по жестоким законам борьбы за существование?
За кустами грохнул выстрел. Рябь рассыпалась по реке, поднялись над лугом грачи, молодые и старые. Старые тотчас же скрылись в траве, а молодые, отливая вороненым опереньем, полетели дальше, к березняку. Тенью слетел ястреб и, натуженно махая крыльями, настиг грачонка, на лету расщипал его по перышкам, клюнул в мозг и как-то неловко, горбато понес. Торопливо, воровски улетал он в сторону.