Свет полыхнул в комнате, и погас, и снова наплыл с движущимися узорами: проехали на покосы машины с людским говором и смехом, и долго из отдалявшегося гомона доносился смеющийся голосок девчушки. Далеко уж машины, а он, голосок, все бился своей радостью в этом расплывающемся и кропившем тумане; вот и пропал — тихо, да нет, пробился, смеется голосок или уже чудится в ласковой дремоте».
Зарухин вышел во двор гостиницы. Моросило из сумрака и капало с прозябшего малинника у сарая. Сюда, в сарай, и зашел Зарухин взять лом. Видел его вчера у стены, когда червей для насадки копал.
В сарае — дрова, пахло от них березово-прелым духом, по крыше шептал о покое дождь.
Зарухин поднял лом — лом тяжело и холодно толкнул в руку, будто живое проползло, гадость какая-то показалась, черная по березовой щепе. Отскочил Зарухин с просквозившим по телу страхом.
«Инстинкт как сработал», — подумал он и впихнул лом в брезентовый чехол из-под спиннинга, чтоб никто не увидел.
Дорога за гостиницей уходила в туман, разливавшийся от реки, в тумане, смутно преломляясь, чернели с уже топившимися печами избы, и было похоже, что это скалы вздымались и из недр их плескал огонь.
По пояс вымок Зарухин, пока добрался до места — ложбинки у берега.
Река еще теплилась в пару, светала. Зарухин встал на колени и, глянул, с берега вглубь. Темно, вьется там что-то аспидно-черное.
Зарухин поднялся. Где ж искать? Вот шиповник в росе, в паутине, вон береза среди поля, а дальше — железно-зеленый шатер дуба, и тихо-тихо кругом, притаившись, глядит простор на Зарухина. Промок Зарухин от росы, на коленях глина налипла.
«Надо психологически решить, где он мог зарыть, — гадал Зарухин и хотел закурить, но в сырых руках никак не загораются спички. Закурил, наконец. Мутил голову дымок, тошно. — В землю только припрятал, некогда ему рыть и закапывать было, — а место такое приметил, что другим неприметно было. Тут ходил вчера, в траву глядел. Кущей трава должна быть, снопом, — раздумывал Зарухин. — Сейчас роса, не видно».
Он глянул на восход: там уже переливалась ало-розовая плазма, и светились в вышине облака над простором с жидким блеском росы, которая внезапно заискрилась: это всплыло малиновое солнце, потянуло оттуда теплом.
Зарухин вытащил лом и ударил для пробы в траву, в самую гущу. Земля присосала лом и хлюпнула, когда потянул его. В дыре сочился срезанный, цвета топленого молока корень; это калган, желтенькие цветки его вплелись в траву.
Долго оглядывал Зарухин заволнившуюся траву, среди которой показалось ему одно место, где трава как-то растопорщивалась, завихрялась, не поддавалась волне. Туда и пошел.
Трава на этом месте росла кустом, свитым мышиным горошком, была ярко-зеленой среди белоуса.
Зарухин поднял лом и ударил, и тотчас лом оттолкнуло с тупым стуком… Здесь! Вот оно, место! Зарухин огляделся — не видел ли кто — и встал на колени, сунул в дыру руку, разодрал дернину. Ржавое виднелось в дыре… Нашел? Сейчас открыть или ночью прийти?.. Сейчас, скорее, а то найти могут.
Он всунул лом поглубже в землю и нажал. Застонало в земле и треснуло, захрустели корни, показался край оборжавевшего ящика, с которого посыпались муравьиные яйца.
Зарухин вывалил на траву плоский небольшой ящик. Схватил его и отнес к болотцу в кусты.
Вернулся за ломом и тут же стал заваливать яму. На дне ее — след истлевшего папоротника.
«Под папоротник тогда зарыл. А сейчас трава. Вот и не нашел: папоротник искал», — подумал Зарухин. Засыпал яму, затоптал и в беспамятстве бросился назад к ящику…
Где же ящик? Под кустом положил. Нет ящика. Стал разгребать и ощупывать траву под кустами… Где ящик? Не мог же его кто-то взять? Огляделся. Сквозь чащину олешников просачивалось бирюзово-голубое небо.
Он вернулся на свой след, который остался в траве. По этому следу и вышел к смородиновому кусту… Вот ящик лежит, по нему солнце и тени мигают… Но кто-то идет, совсем близко шуршит трава, голоса слышны. Шли с косами и граблями две женщины в белых кофтах и молодой мужчина. Он облюбовал место — положил под куст и одежонку и еду в брезентовой торбе.
Зарухин перетащил ящик к берегу, в траву запутал… Да ведь и тут косить будут.
Он спустился в воду и впихнул ящик в промоину под берегом, где корни. Поглядел на тот берег: не видел ли кто? Кто-то, показалось, стоял там в кустах, слившись с тенью, криво так стоял, из-за ствола выглядывал, загородившись бледневшей в сумраке рукой, рука будто бы поманила его.
— Что? — крикнул Зарухин.
Тень опять поманила, но как-то быстро, испуганно заторопилась, и в этой торопливости было что-то жуткое. Замертвелыми глазами глядел туда Зарухин и вдруг очнулся: не рука там, а надруб на ольхе обнажился сквозь бившуюся на ветру ветвь.