— Никогда, — сказала Вера Петровна.
— Так что же вы спрашиваете?
Раздались два быстрых, коротких звонка. Так звонил Калужин.
Вера Петровна открыла дверь, и ворвавшаяся с лестницы свежесть тоскливо колыхнулась по сердцу: «От н е е пришел. Чужой».
Он снял плащ, и сразу тонко запахло духами.
— Запах духов, — Вера Петровна хотела сказать с шуткой, но вышло и трусливо и жалко, как ей показалось.
— На работе много женщин, — ответил он.
— Запах все тех же духов.
— Значит, женщины, с которыми я работаю, любят такие духи, или все духи одинаковы, разница только во флаконах, — сказал он легко и весело.
— Как ты вульгарен.
— Ты что-то требуешь. А я не знаю, чего.
— И опять ложь!
Этот разговор происходил в прихожей. Что он мучил ее, она знала. Но и она мучила его, и он знал, что все происходит от его нерешительности: не мог он и тут жить, не мог и уйти навсегда, и потому лгал. Ему казалось, пока это самое правильное в его положении.
Вадим Петрович и Лубенцов сидели в комнате. Тут шел свой разговор.
— Приходите завтра ко мне в мастерскую.
— Если смогу. У меня дело. К Ермакову надо зайти.
В комнату вошел Калужин и услышал эти слова. Что за человек, зачем он тут?
Калужин подал руку Вадиму Петровичу.
— Рад тебя видеть.
— Ты хоть иногда искусственной улыбкой протирай эти слова.
— Не придирайся.
Поглядел на Лубенцова.
— Вы ко мне?..
Расхожие мысли, афоризмы, пословицы — своего рода формулы. Ответ выстреливается мгновенно, в темпе времени: точно, быстро, а главное — умно. Автоматизация мышления избавила бы людей от многих дурных поступков, в которые, как в дебри, заводят собственные мысли.
И опять Калужин посмотрел на Лубенцова.
— Так вы ко мне? Слушаю вас.
Лубенцов молчал. Улыбка чуть подсветила его лицо.
— Где-то я видел вас, — проговорил Калужин.
— Очень давно. Много лет прошло.
— Что-то такое знакомое. Стойте… Вспомню…
И встретились глаза их.
— Седое солнце.
— Седое солнце… Не может быть!.. Лубенцов?
— Он самый.
Калужин обнял Лубенцова.
— Максим… Лубенцов… Какими судьбами? Вера, Вадим, глядите на него. — И Калужин отошел от Лубенцова шага на три. — Глядите! Ты гляди, Вадим. Мы с ним комбата выносили. Я рассказывал тебе.
— Рассказывал ты, признаться, долго и нудно.
— Вот неблагодарный… Вера, скатерть-самобранка где? Лубенцов приехал. Фамилия-то какая — Лу-бен-цов: и любовь и бубенцы!
Лубенцов остановил Калужина.
— Ничего не надо. Так посидим.
— Что так скромно? Да нет! Проскромничали всю молодость. Теперь нам плоды подавай!
«Нет в муже и скромности друга», — отметила про себя Вера Петровна.
— Плоды — это детишкам, — сказал Лубенцов.
Вера Петровна ушла на кухню. Позвала брата помочь. Достала из холодильника бутылку вина.
— Неожиданный вечер, — сказала Вера Петровна. — Я рада.
— Неожиданность — как откупоренное шампанское, которое, прежде, чем стать шампанским, долго зрело… Что-то будет? Непременно что-то будет, — повторил Вадим Петрович. — Так не кончится.
— А будет вечер воспоминаний.
Вера Петровна положила яблоки в плетенную из цветной соломки корзиночку. Яблоки сразу покрылись холодной испариной, запахли садом.
— Жизнь иногда сводит друзей, чтоб еще показать что-то, откупорить, что долго зрело, — не слишком громко, как-то вроде бы по секрету, сказал сестре Вадим Петрович.
— А ты вдруг заговорил серьезно.
— Знаешь, в нем что-то есть, — сказал Вадим Петрович о Лубенцове.
— Не шумлив и как-то успокаивает.
— А меня растревожил.
— Запомни, что он тебе о картине сказал.
— Он заставил задуматься, как вести поиск в работе. Понимаешь? Подлинное искусство — вознесение, а мастеровщина — вроде численника с вырванными праздниками.
— Конечно, с вырванными буднями лучше, чем с вырванными праздниками.
— Чем глупее говоришь с женщиной, тем лучше она понимает.
— Неси вино. Штопор в серванте.
Калужин и Лубенцов сидели уже за столом. Калужин трогал руку Лубенцова: была такая у него привычка останавливать внимание собеседника.
— А помнишь, как кипяточком грелись? Какие тогда стояли морозы!
Вадим Петрович поставил бутылку на стол.
— При более современном оружии человек перескочит этот порог быстрее мысли. Только потом осенит, что забыт в комоде паспорт для прописки по новому месту жительства в какой-нибудь норе.