Вмешалась Вера Петровна.
— Вадим! — с предупреждающей строгостью остановила она брата.
— Я только слегка заглянул в будущее, к вашим запрограммированным роботам.
Это уже касалось Калужина, его темы.
— Уж этот процесс не остановишь, — сказал он спокойно. — Машины, порожденные умом человеческим, приобрели фантастические возможности, они сотворят новый мир, в том числе и новое искусство.
— А потом так захочется, чтоб из-под простого перышка выстрадалось что-нибудь такое, с живой слезинкой… — сказала Ирина.
— Привыкните, как к новым танцам, — шутливо отмахнулся от дочери Калужин.
На столе было все готово: искрились бокалы, антоновка в корзиночке источала удивительный запах, шпроты, икра, ножи и вилки, тарелки с сиреневыми цветами.
Вадим Петрович налил в бокалы.
Калужин чокнулся с Лубенцовым — скользнул своим бокалом так, что бокал Лубенцова ответно зазвенел.
— За встречу?
— У нас говорят — с встречаньем.
— Встречанье? — с удивлением повторила Ирина. — Встречанье, — снова повторила она и прислушалась. — Ручей… ручей как будто журчит и сверкает.
«Неужели в доме хорошо и радостно?» — подумала Вера Петровна и взглянула на мужа; если бы так было всегда.
— С встречаньем, — сказал Калужин и высоко поднял бокал, как бы утверждая свое право на радость: не так-то просто она досталась. Лубенцов свидетель — немногим из полка выпало счастье жить…
Все выпили, и только Лубенцов в задумчивости держал бокал.
— До свидания, а чаще говорим — пока. До свидания. Слышите нежное пение, зов — до свидания…
— Ты пей, а этимологические изыскания потом, — сказал Калужин, выкладывая на тарелку шпроты.
Лубенцов поставил бокал на стол.
— Нельзя мне.
— Сердчишко? — спросил Калужин.
— Вино сейчас для меня — что бензин на горящие угли.
— Боишься сгореть? Ничего. Чуть можно для поддержания пламени.
— Да нет — боюсь.
Ирина отложила нож и вилку: «Что с ним?»
— Что-нибудь случилось? — спросил Калужин. — Тут твои друзья, будь откровенен.
Вадим Петрович долил в бокалы вина.
— Случилось по идее, самой безумной среди людей, — сказал Лубенцов.
— Любопытно, — заметил Калужин и отложил ломтик хлеба с икрой, вытер салфеткой руки. — Что ж за идея такая?
— «Живи без совести, бери без стыда!»
Калужин протянул через стол руку, сжал руку Лубенцова, словно бы успокаивая его.
— Мы еще поговорим с тобой на эту тему. А сейчас я скажу. Если бы был не родник, а болото, никто бы и не брал из него. А то родник. Родник жизни! Вот и берут. — Калужин пошлепал по руке Лубенцова. — Что ты, друг!
Ирина заметила, как на руке Лубенцова сумрачно налились вены, и тотчас посмотрела на Вадима Петровича, он закусывал и эту руку не видел.
«Есть люди, которым надо подсказывать, как жить. Есть и художники такие, что делают с подсказки», — подумала Ирина.
— Люди придумали еще «родничок на троих», — сказал Вадим Петрович.
Ирина опустила голову: «И он хочет быть моим мужем?»
Она ждала, что скажет Лубенцов. Что он скажет?
— И еще как берут, — отвечал он Калужину. — Все для себя, как раковая опухоль берет от жизни все, умерщвляя жизнь.
Калужин решительно отбросил салфетку.
— Диоген ничего не брал — жил себе в бочке.
— Я думал, главное — жизнь, — заговорил Лубенцов, — ты живешь, и это хорошо: счастье в твоей воле. За него мы шли с тобой через ту рожь… Я так жил. И вот какая-то незримая рука стала брать от меня, добралась до самого сокровенного. Я почувствовал, как исчезла в доме любовь. Кто-то взял и ее…
— Как взял? — удивился Калужин.
— Да так, — сказал Лубенцов и отпил из своего бокала. — Спать хочу. — Он слабо улыбнулся, как бы извиняясь, что растревожил всех. — Пойду!..
— Куда же ты? У нас переночуешь.
Калужин вышел из-за стола, взял под руку Лубенцова и повел его в свою комнату.
Вера Петровна и Ирина проводили Вадима Петровича до двери. Он захмелел. Лицо его раскраснелось, как-то расслабло.
— Я же предупреждал, — напомнил он сестре, — что-то будет.
Как он был хорош, свеж, спортивен, когда пришел сюда, и как обмяк и постарел сейчас!
«Так нельзя перед Ириной», — подумала Вера Петровна.
Вадим Петрович поцеловал сестру. К руке Ирины прижался щекой. Щека была горяча и влажна. И тут он уронил шляпу. Нагнулся, поднял ее, и, когда распрямился, его качнуло.
— Может, и ты останешься? — предложила Вера Петровна.