Он остался бы, но тут рано вставали, а он любил полежать утречком, особенно после приятной выпивки, чувствовал какую-то расслабляющую сонливость. Нет, он не пил. Этого про него никак не скажешь. Но почти на каждый вечер приходились встречи, и, как всегда, интересные и полезные. Он мучился, что мало работает, и не мог отказаться от встреч с друзьями где-нибудь за столиком в кафе или ресторане. Там спорили и решали судьбы мирового искусства, на которые эти разговоры, как любил пошутить Вадим Петрович, влияли так же, как игра в домино на перемену погоды.
— Тогда иди, а то поздно, — поторопила его сестра.
Ему хотелось побыть с Ириной. Сейчас бы и решить с ней свою судьбу. В легком опьянении все было доступно и просто. Он был готов сказать, что влюблен в нее. Была ли это любовь, он не знал. Вернее, не знал, как должен изменить свою жизнь ради Ирины. Хотя точно знал: надо много и серьезно работать. Но если уж быть искренним перед собой — не очень-то он верил, что он сделает это. А уж коли совсем, начистоту — то самым наилучшим для себя считал легкое опьянение от таких вот встреч с нею. А что дальше? Он не думал, как будто в жизни и не было у него будущего. Он отключил будущее от своей жизни. Так, пожалуй, легче — отправиться в дорогу с пачкой сигарет, не думать, пока сыт, о хлебе.
— Счастливой ночи! — сказал он, помахал шляпой и, держась за перила, тяжело ступая, пошел вниз.
Вера Петровна и Ирина вернулись в гостиную.
— Вадиму надо жениться, — сказала Вера Петровна, снимая полосато-яркую накидку с тахты. — Холостая жизнь разболтала его. Но у него душа. Ему многое можно простить за доброту.
— В его доброте нет огня. Всего лишь сырые дрова. Надо так гореть, чтоб тепло было и ярко другим от доброты.
— Ты всегда резко судишь. Будь мягче, — сказала Вера Петровна.
— И все-таки он не все сказал, — вспомнила Ирина про Лубенцова.
— Отцу он скажет.
— Что же с ним такое?
— Я думаю, он не устроен, потому и встревожен.
— А мне нравятся такие!
— Устроится, успокоится и будет, как все, даже, может быть, и злее — за утраченное или потерянное.
— Это по-мужски. Надо уметь постоять за себя, не грех быть и злым, защищая свой идеал.
Вера Петровна собралась в комнату мужа: надо бы постелить Лубенцову.
Ирина уже легла, но спохватилась.
— Да, я забыла, — сказала она. — Поставь в воду цветы. Они в прихожей. А то завянут.
Вера Петровна принесла цветы в кувшине с водой и поставила их на столик рядом с постелью. Ирина задумалась: сколько людей ищут счастье, а в поисках его теряют мужей, жен, детей.
— А откуда он знает отца? — спросила она.
— Вместе воевали. Это они выносили комбата из боя.
— Да? — удивилась Ирина и даже привстала.
— Как он сказал о картине Вадима. Никто так не говорил Вадиму.
Вера Петровна посмотрела на Ирину. Как блестят ее глаза, — и впервые ее осенило: наверное, и у матери ее были такие глаза.
«Какой же молодой она умерла, и он любил ее… любил», — подумала она о Калужине, но, испугавшись, что уж и к мертвой ревнует, погасила свет и вышла.
Лубенцову приготовили постель в небольшой комнате — спальне Калужина — с широкой тахтой по одну сторону окна и с раздвижным диваном по другую. Запах свежести от накрахмаленной простыни напомнил Лубенцову луг в холодке осени.
В углу комнаты стояло нечто похожее на манекен: робот в костюме, в рубашке с галстуком — любовь Калужина, его детище, начинающее с программ, пока что простеньких, как азбука или букварь с петушками.
Калужин и Лубенцов сидели друг против друга в низких креслах.
Вера Петровна медлила уходить — хотелось побыть с мужем. Но чувствовала, что стесняет друзей, мешает их разговору. Задернула шторы на окнах.
— Спокойной ночи, — сказала она.
Калужин предложил:
— Отдохнешь у нас. Здесь тихо. А послезавтра воскресенье — на дачу поедем. Успеешь в свои края. Перебирался бы ты в Москву.
— Да ведь и там надо жить. Земля!
— Техники хватает.
— Кроме техники, ласка земле нужна. Загорюет без ласки. Живое ведь.
В углу вздрогнул робот, зашевелился, что-то зашумело в нем. Глаза его загорелись желтым электрическим блеском, и вдруг, как из пустоты, с глухим железным отзвуком раздался голос:
— Двенадцать часов. Иду на стражу.
Лубенцов встал испуганно и удивленно.
Робот пошел к двери.
Калужин поглядел на свои наручные часы.
— Точен! — И крикнул роботу: — Закрой дверь! Робот поднял как бы переломившуюся руку и промахнулся, потом снова поднял руку, нажал на дверь.