— Он напоминает ту нашу с тобой первую ночь, — сказала Лина.
— То была южная ночь. В тебе было солнце. А твой браслет холоден… браслет зимней ночи, — сказал вдруг Калужин.
— Что с тобой?
— Камни загадочны. В них всегда что-то скрыто. Прошлое — свет или мрак прошлого.
Лина настороженно поднялась с кресла.
— Ты что-то скрываешь?
— Я давно скрываю нашу любовь. А вчера…
— Что?
— Страшно сказать.
— Говори!
— Не могу.
Она опустилась на колени перед ним: не молить его, чтоб сказал, а чтоб видел, как ждет она перед его глазами.
— Говори! Что?.. У тебя голос по телефону был какой-то испуганный, чужой. «Не открывай никому». Кому не открывать?
Глаза ее близко глядели на него, и, как это бывало прежде, он любовался ими. Но сейчас эти глаза напомнили Лубенцова — будто там, в глубине зрачков, еще отражался его образ.
— Потом… потом скажу, — проговорил Калужин.
— Вера узнала? — спросила Лина и поднялась, и блестки на ее юбке замерцали. — И ты испугался, — сказала она без укора. Это не было так страшно перед тем почудившимся ей страхом конца.
— Тебе надо уехать на время, — предложил Калужин.
— Спрятаться? Ты отступаешь?
— Нет. Я, может, заглушу все — даже совесть. Дай время.
— Ты заговорил о совести. А знаешь, что я сделала ради тебя?
— Знаю. Не говори! Беда затлелась перед ней, и надо было гасить, спасая все.
— Я погибну одна. Только любовь спасает меня и надежда, что мы будем вместе всегда, держит меня в этой жизни… А ты… ты хочешь порвать то, на чем я держусь?
— Остановись!
— Ты никогда не говорил так. Мне и самой жаль ее, — сказала она о жене Калужина, решив, что опасность в ней. — Но у меня нет выхода… Нет! Она счастливее меня тем, что к ней не приходит прошлое.
— Успокойся! Ты уедешь на несколько дней. Снимешь комнату где-нибудь за городом. Уедешь завтра же! — сказал он резко.
Перечить ему она не могла: он все знал, и ему виднее, что делать.
— Она, что, видела меня?
— Нет.
— Узнала про мою квартиру? — допытывалась Лина.
— Пока нет. Но все скоро узнают, если ты не уедешь. Надо! Слышишь, надо!
— Не думала, что ты так испугаешься, — не смиряясь с его трусостью, она решила задеть его гордость.
— Я спасаю тебя и себя!
— Как ты вдруг изменился! И это меня тревожит больше, чем любая опасность.
— Ты не все знаешь.
— Так скажи.
— Довольно! — Калужин испугался, что зашел слишком далеко. И стыдно стало, что так вдруг трусливо помирился с ней.
Лина села к зеркалу. Сняла браслет — рука сразу стала тоньше и светлее.
— Хорошо. Я уеду. Но главного ты не сказал: что так испугало тебя? Тебе дали все и все могут взять, если узнают, что стоит за нашей любовью?.. Ведь могут узнать.
— Ты спрашиваешь, так ли я думаю, или предупреждаешь?
— Мы оба спрашиваем друг друга, но никогда так и не ответим… Для нашего счастья необходима ложь.
В прихожей раздался звонок.
Лина быстро пошла к двери. Калужин хотел встать с кресла, но поскользнулся на паркете и неловко завалился.
— Не открывай!
Снова зазвенел звонок, но уже в темноте: Калужин выключил свет и тихо прошел к двери. Через щель для писем неожиданно увидел близко-близко глаза Лубенцова.
А в этот час в квартире Калужиных собирались на дачу: завтра воскресенье.
Стол на кухне был завален свертками. Вера Петровна прикидывала, как лучше разместить сумки.
— Не забудь термос, — напомнила она Ирине.
— Люблю субботу больше, чем воскресенье. Суббота с будущим: ночью можно почитать и помечтать — впереди целый воскресный день.
— О чем же ты мечтаешь? — поинтересовалась Вера Петровна.
Ирине сегодня радостно: они едут на дачу. Завтра пойдут на реку, потом за ягодами в березовый лес. И еще хочется ей, чтоб Лубенцов поехал.
— Так о чем же ты мечтаешь? — переспросила Вера Петровна. Ждала с улыбкой.
— Ты можешь сказать о радуге, как она горит?
— Я и забыла, когда видела радугу.
— Забыть радугу? — удивилась Ирина. — Тогда ты видела ее в темных очках. Сними темные очки.
— Ты думаешь, дело в них?
— Конечно же, не в радуге.
Вера Петровна взмахнула рукою у глаз.
— Сняла! — проговорила она и огляделась удивленно и радостно, будто и на самом деле сняла темные очки.
Ирина доверительно сжала ее плечи, — хотелось подольше сохранить ее радость.
— Как ты сразу покрасивела, у тебя даже глаза заблестели. Вот такой и будь, мама! Это огонек в родном нашем доме, выше держи его, пусть сильнее горит.