Калужин сел на стул к окну.
— Я буду ждать его. А вы поезжайте. Мы приедем потом. Да и поговорить надо бы с ним.
Ирина заслышала шаги за дверью.
— Он! — обрадовалась она и бросилась к двери.
Калужин неподвижно стоял у окна.
В дверях показался Лубенцов. Посмотрел на Ирину.
Калужин успокоился: «Не знает».
— Мы ждем вас. Едем на дачу, — Ирина тронула за локоть Лубенцова. — Поедемте с нами.
— На дачу? — переспросил Лубенцов. — Не знаю. Я должен еще сходить к Ермакову.
Калужина эти слова совсем успокоили: что-то будет завтра, а на сегодня для него передышка.
— Так ничего и не узнал? — осмелев, спросил он.
— Узнал.
— Узнал?
— Адрес ее узнал.
— И все? — Калужин поспешил к Лубенцову. — Едем! Дружище ты мой! Брось ты все. Что было, то прошло. А остальное бесполезно и бессмысленно. Пошли… пошли, — заторопил его. — Ты просто устал.
Вадим Петрович застучал ножом по висевшей кастрюльке.
— Последний звонок! Пора на посадку.
— Я еще не все уложила, — Вера Петровна чувствовала, что-то не договорил Лубенцов.
И не ошиблась.
— Я стоял у двери, — сказал вдруг он. — Звонил. Никто не открыл мне.
— Не открыли дверь? — переспросила Вера Петровна.
— Да. Несколько раз звонил.
— И дверь не открыли?
— Нет… нет.
Догадка ознобила ее… «Не открывай никому дверь». …Не может быть!
Вера Петровна с минуту неподвижно смотрела на мужа, будто что-то страшное вдруг разглядела в нем.
«Не может быть… Нет… нет… Тут что-то другое».
— Может, дома никого не было? — спросила она.
— Были дома. В дверной щели я его глаза увидел. Близко совсем, — проговорил Лубенцов. — Глазами встретились. Даже знакомые какие-то глаза. Будто где-то видел. А вот не вспомню… нет, не вспомню.
Калужин засмеялся.
— Да это же я был!
— Ты?
— Да… Узнал ее адрес в справочном бюро и зашел.
— Ты был у нее? — удивился Лубенцов.
— Помирить вас хотел. А дверь не открыл — она просила. Боится. Убьешь еще сгоряча.
— Ты был у нее? — все еще не верил Лубенцов.
— И не ходи больше, не унижайся.
— Но я же не просил тебя мирить нас.
— Да ведь любишь. Что я, не вижу?
— Кто же он — ты узнал?
— Человек, которого она любит. Вот и все.
— Подлецы не могут любить, — сказала Ирина.
Вера Петровна заторопила всех.
— Пора, пора ехать. А ты помолчи. Ты сегодня сама не своя, — заметила Вера Петровна Ирине.
На шум вышел робот. Ирина бросилась к нему, лишь бы не надерзить Вере Петровне: «Я не маленькая, чтоб за каждое слово одергивать меня».
— Ты едешь? — спросил робот.
— Уезжаю, — с грустью сказала она.
— Счастливого пути.
Ирина обняла его:
— Мне всегда жаль тебя, когда ты остаешься один.
— Снявши голову, по волосам не плачут, — ответил робот.
Вадим Петрович выбрал на столе сумки полегче.
Ирина на прощанье еще раз обняла робота:
— Не скучай. Мы скоро приедем.
— Можем взять его с собой, — предложил Вадим Петрович. — Сложить или разобрать — и в багажник. Места там хватит.
— Место красит человека, — сказал робот.
— Особенно его квартиру, — добавил Вадим Петрович, — комнат этак из пяти с несовмещенным санузлом. И не надо бегать на площадь в общественный туалет, как делаю я, когда сосед принимает ванну с песней: «Я люблю тебя, жисть!»
Ирина и Лубенцов вышли во двор. Светильники на улице размывали тьму.
— Поедемте поездом, — предложила Ирина.
— Я и пешком бы пошел.
— А пешком — от станции. Но до станции поедем поездом. Будет и по-вашему и по-моему. Договорились?
— Но удобно ли?
— Вполне: и нам и им без нас будет очень удобно в машине.
Спустился Вадим Петрович с двумя сумками.
— Мы поедем поездом, — сказала Вадиму Петровичу Ирина и помахала ему.
Вадим Петрович поставил сумки возле машины. Калужин и Вера Петровна задержались в квартире.
— Я кое-что начинаю понимать.
— Помолчи, Вера.
— Какой смрад!
Калужин вел машину по Можайскому шоссе. Отполированный асфальт тускло лоснился среди вечерних полей. Яснились огоньки: далекие и прозрачные, похожие на звезды, и совсем близкие — теплые, трепетные. И это чудившееся где-то счастье, и луговой ветер с остывающим медом цветов, и само движение машины отдалялись от города. Там, в опустевших комнатах, остались заботы и тревоги.
Вера Петровна задремала. Близкие огни озаряли ее лицо, такое красивое и женственное в покое. Это видел Калужин в зеленом сумраке зеркальца.