Она до дремоты запьянела от лугового воздуха.
Машина пронеслась мимо березового леса, наполненного чистым холодным светом.
«Как они там пойдут через лес?» — забеспокоилась Вера Петровна об Ирине и Лубенцове.
— Их надо бы встретить. А то опасно через лес, — сказала она.
— Придут, — успокоил жену Калужин.
Он был доволен, что Ирина и Лубенцов поехали поездом.
«Уж не влюбился ли? Случись пораньше, может, сам первый, да не в метель, а при ясном солнышке побежал бы, друг ты мой. За что ж тут винить?!»
Вадим Петрович хотел поскорей приехать на дачу и сесть за стол. Была у него просто потребность пообщаться, поболтать, побыть в обстановке праздничности.
Вера Петровна подумала о брате, что он притих из-за Ирины: не с ним, а с Лубенцовым поехала поездом.
«Добр, очень добр», — и она заботливо поправила брату воротничок.
— Все-таки поздно идти через лес, — снова встревожилась Вера Петровна, — ночи темные. Надо бы их встретить.
— Она храбрая, — сказал Вадим Петрович.
— Храбрая — по незнанию своему. Только одно и знает: «От судьбы не уйдешь». И вот с этим «от судьбы не уйдешь» пойдет хоть куда.
— Судьбу, по возможности, если она показывает ножик, надо все-таки обходить или объезжать на машине.
— Она с Лубенцовым, и я спокоен, — сказал Калужин. — Повидали мы с ним лесов всяких. — Любил вспоминать о войне Калужин, он и сейчас вспомнил не страшное, что было, а смешное в страшном.
Вадиму Петровичу было все равно, что слушать. А Веру Петровну сперва удивила веселость мужа, но чему удивляться? Мужчина. А все мужчины легкомысленны от самоуверенности…
— Под Ельней в сорок первом году зашли мы в одну деревушку, — неожиданно засмеялся Калужин. — Баньку мы там приняли. Хороша была банька!.. Стояла она на отшибе, ближе к лесу. Черная, прокопченная. Зашли мы туда с Лубенцовым, а там уже моются комбат с ординарцем. Темно, пар, печь какая-то, вроде трубы, и камень на ней раскаленный.
«Ваня, — кричит Ермаков, — закрой дверь да поддай парку! Свеженькие пришли!»
Хватает Ваня из ушата воду да на камень. Пар — как из вулкана.
«Еще, Ваня! Последний разок!» — кричит Ермаков, веником себя хлещет с остервенением. Как демон какой!
Поддал Ваня пару. Жара. Ад кромешный. Лежим с Лубенцовым на полу чуть живые. А Ермаков — любитель, веником себя нахлестывает, прямо-таки истязает себя.
«Все грехи, — говорит, — смыл. А вот один грех нам кровью смывать придется. Россию отдаем».
Намылились мы кое-как с Лубенцовым. А воды нет. Вода в сенцах, в предбаннике. Вышел Лубенцов и через минуту — назад.
«Немцы», — говорит.
«С угара тебе показалось, — кричит Ермаков. — А ну, Ваня, дай еще напоследок!»
«Немцы, — говорит Лубенцов, — сам видел».
Вышел Ваня — и назад с одежонкой.
«Товарищ комбат, — говорит, — одеваться некогда. На самом деле, немцы».
Выскочили мы из бани. А немцы прямо на нас идут. Наша с Лубенцовым одежонка на кустах развешана. Далековато… Так и побежали.
Лубенцов — за мной. Впереди комбат с Ваней.
«Товарищ комбат, разрешите обогнать вас».
Никогда так я не смеялся. Слышу, и немцы хохочут, кричат что-то. Оглянулся. А Лубенцов от смеха едва бежит.
«Жаль, — говорит Ермаков, — не засекли время. Интересно, за сколько мы эту дистанцию пройдем?»
«Товарищ комбат, — говорит Ваня, — обхожу вас на побитие мирового рекорда».
Только его и видели. Обогнал и я комбата. Слышу, и он засмеялся.
«Товарищи, — говорит Ермаков, — не прыгайте вы так ради бога через кусты, а то все свое мужское хозяйство на каком-нибудь суку оставите».
«Вот это самое и я хотел сказать», — слышу голос Лубенцова.
Вадим Петрович и Вера Петровна улыбнулись.
«Веселый, хороший человек. Как могли бы жить! — подумала она. — И все в одном».
— Некоторое время по лесу еще бежали, — продолжал Калужин. — Остановились. Лубенцова нет. Жив ли? Выстрелов вроде не было слышно.
«Он, — говорит Ваня, — видно, от смеха умер».
Глядим, идет. За кусты хватается и хохочет.
«Ну, с легким паром всех», — комбат говорит.
Быстро они с Ваней оделись, а мы с Лубенцовым — голые.
Комбат и Ваня будто и не замечают — и не такое, мол, бывает: подумаешь, голые из бани выскочили. Один — в одну сторону глядит, комбат — в другую.
«Печет», — комбат говорит.
«Да. К грозе, видать, парит».
«Лучше на пар и не намекай», — говорит Ермаков.
«Не пар — крышка бы нам была, — говорит Ваня. — А то из нас после той баньки пар минуты две выходил. Бежим, а из нас пар. Так и исчезли, растворились вроде призраков».