— И что же? — нетерпеливо перебил Вадим Петрович.
— Опять не успел.
— На все нужен талант, — заключила Вера Петровна. — Но вы действительно все знаете о шиповнике и так интересно рассказали. Так поэтично… — Она не договорила, уронила цветок.
Вадим Петрович приспустил стекло в машине, и из ночи заросило туманом.
— Ирину не простуди, — сказал Калужин. — А то придется Лубенцову за сульфадимезином ехать.
В машине все засмеялись, даже Вера Петровна.
— А этот ваш шиповник — эгоист. Люби его, любуйся, но не тронь: в кровь руки издерет, лучше подальше обходить такую красоту, особенно по ночам, чтоб не наткнуться по случайности в темноте и не быть потом членом общества слепых. Правду говорю, — сказал Вадим Петрович и выскочил из остановившейся возле дачи машины. — Только не казни меня за правду, Ирина! Поэтому и замуж еще не вышла, что красивая, а колючая. Колючек твоих боятся все, кроме героев.
Он ждал, что она побежит за ним.
— Ты же колючая, — дразнил он ее. — Нет, это еще хорошо, что тебя сравнили с шиповником. Ты кактус! Опунция! У него тоже красивые цветы. Пока не совсем еще кактус. Будешь им, как только выйдешь замуж: обыкновенный, домашний кактус на окне.
Вадим Петрович кинулся к калитке, но не успел открыть ее, как Ирина нагнала его.
— Вот теперь я поговорю с тобой!
Она держала его за галстук.
Вадим Петрович хотел разнять ее руки и видел близко смеющиеся глаза ее, молодое, матово-белое в темноте лицо.
— Ты дьявольски красива, и я поцелую тебя.
— А я колючая.
— Вот и люблю.
Он сжал ее руки, которыми она все еще держала его за галстук.
— Ирина!
— Я же Опунция!
— Ирина…
Подошла Вера Петровна.
— Вижу, как он тебя разозлил, — сказала она Ирине.
— И она меня, — ответил Вадим Петрович и скрылся за калиткой. — Осторожнее, тут эти самые, шиповники.
Вокруг дачи забор, за ним дом с большими окнами на двух этажах, с застекленной, похожей на призму башенкой в просторе отступивших здесь сосен. Башенка была сооружена для цейсовского телескопа, хранившегося тут же, в черном чехле.
Из нетронутой здесь лесной дремучести гляделись с высоты в рассвет своего второго века сосны с шелушившейся оранжево-золотистой корой в янтарных наплывах смолы. Тут берегли сосны: не нуждались хозяева ни в грядках, ни в цветниках. Тут не было иных цветов, кроме лесных — ландышей, и фиалок, и лесной пахучей герани, да колокольчиков, синевших на прогалинах в колосившейся, прокаленной траве; шиповники заплели террасу, сцепились колючими ветками и ползли на крышу в путах вьюнков, которые устремились еще выше, льнули белыми и розовыми граммофончиками к стеклам башенки.
Тут даже сохранился окоп со времен сорок первого года; заплыл от дождей, зарос и с самого дна его торопилась к свету голая, тонкая, с высокой метелкой листьев березка. Лежала тут и каска, скрывалась в траве, оплетенная земляникой, которая зрела и пахуче подсыхала на раскаленной в зной стали.
В гостиной с бревенчатыми отлакированными стенами, с креслами в белых чехлах все распрощались, пожелали спокойной ночи и разошлись по комнатам: Ирина с Верой Петровной, Лубенцов с Калужиным.
Вадим Петрович отказался спать в комнате и, забрав подушку с одеялом и простыней, постелил себе на диване на террасе.
Лег на бок, чтоб сразу уснуть. Но передумал — повернулся на спину, решив помечтать для успокоения.
Он не забыл, что хотел выпить, но было уже поздно, и никто не стал бы пить, а открывать для себя бутылку — это уже слабость. И он стал перебирать в памяти подробности близкого разговора у калитки с Ириной.
«Она какая-то была радостная со мной. Почему? — Вадим Петрович силился понять и объяснить ее радость. — Неужели любит? Нет, нет, что-то не то. Да не от Лубенцова ли была эта радость?»
Вадим Петрович не ошибся.
Ирине тоже не спалось. Раскрыто окно в лес с протаивающим сквозь мрак небом.
— Что у вас с Вадимом? — спросила Вера Петровна.
— Ничего. Да, он сказал, что любит меня, — вспомнила она.
— И ты так спокойно говоришь…
— А что еще?
— Неужели тебя на такой тон настроил учитель?
— О, Лубенцов — человек!
Ирина поднялась, подошла к столу, уселась на подоконник.
Наверху шел разговор. Ирина прислушалась… Калужин и Лубенцов разговаривали.