Лубенцов встретил Ермакова и Аришу на станции.
— Федя, друг!
— Лубенцов!
Они заспешили друг к другу, вглядываясь в глаза. Неужели вот эти глаза, перед которыми медленно, год за годом, прошла вся война, жизнь с ее трагедиями, так просты, застенчивы, что и не верилось, что это все те же глаза, вдруг улыбнулись так молодо.
Ермаков порывисто обнял Лубенцова и расцеловал.
— С Аришей приехал, — сказал он доверительно.
Ариша рядом стояла. Глядела на отца и Лубенцова со светлой завистью. Как много надо пережить и вынести, чтоб вот так обняться.
— Здравствуй, Аришенька!
Нежна и тепла рука ее.
И вот уже идут по дороге трое.
Дорога тепла, зноится воздух над ней, пропахший цветущей гречихой.
Ермаков отстал: сам захотел полежать во ржи. Лег на сухую землю. Колосья над ним и синее небо.
С воскресающей в сердце радостью глядел и глядел в небо, перед которым качались — сплетались и расплетались — колосья.
Лубенцов и Ариша сидели неподалеку под раскустившейся березой. Ждали Ермакова.
И вдруг от Ариши пахнуло таким горьким теплом, как от родной полыни. И представилось Лубенцову, будто давно знал он Аришу.
1966 г.