— Эх, позавидуешь тебе, бать! Где ты только не был!
— Пришлось, верно. Аж замутило — на чужую жизнь глядеть.
— Что, не понравилось? А, говорят, электричество везде, асфальт, газ голубой в витринах.
— Хе-хе, Миша, не та цена этому, как говорят, не та. Ватрушки, бывает, едят, да плачут. Чего, кажись, лучше — из садов крыши красные черепичные видать под Бухарестом-то. А вошли мы — к нам, будто на огни, люд простой потянулся. Одиннадцать звездочек у меня, как у старшины, про запас было, — все выпросили. Словно брильянты какие, в петлички пристегнули, а вдруг и засияли лицом. А отчего? Силу в себе свежую, молодую почуяли… Вот тебе и газ голубой!
— Ну, бать, про Вену расскажи. Обещал ведь в письме.
— Не-е, малый, теперь ты говорить изволь. Как тебе на моем месте, председателем-то? Что народ про работу твою говорит? Медком не промазывай, как есть на самом деле, батьке скажи, а то сам до всего докопаюсь.
— Плохого не слыхал от народа, не попрекают пока, — ответил Михаил.
— А сад как, не заглох?
— Писал же тебе: сто корней вишни добавил. Хотел владимирки постараться — не было.
— Эх, жалко, жалко, — подхватил Трофим Матвеевич. — Много всякой вишни приходилось пробовать, а слаще нашей владимирки нету.
— Что ты, бать! А шубинка? С кислицей чуть, но варенье на мед ни одна баба не променяет.
— Варенье, значит, варите? Эх, и любительница мать наша с вареньицем-то у самоварчика посидеть!
— Новый самоварчик купили, бать, а зря! Теперь скоро у чайника электрического сидеть будем.
— Что, электричество проводят?
— Нет, свою станцию ставить надумали.
— Видел я там, Миша. Небольшенькая стоит на речушке какой-нибудь — свет на хуторе, и молотилка стучит, и чайку вскипятить можно. Запала в меня эта мечта. Вот бы сотворить нам такое.
— Тебя, бать, только и ждем, — сказал Михаил с улыбкой. — В прошлом году мы это и надумали. Деньжат помаленьку скопили: частью свои, частью колхозные, частью из района подбросили… Все ждут, смотрят на нас. Начинать надо. На собрании в прошлое воскресенье решили всю антоновку на базар вывезти, чтоб вовсе не бедствовать в деньгах.
— Ты погоди спешить. Дело серьезное, с учеными людьми поговорить надо, посоветоваться. Может, в этом году и не приступим. Какие-либо другие постройки поставим.
— Да уж толу завезли, рвать яр собираются.
— Молчу пока. Вникнуть мне надо во все, тогда и порешим.
Бричка проехала под кустом бузины, глядевшимся в лужицу красными гроздьями ягод, и свернула на сумеречную лесную дорогу. Под сосной на рыжих иглах хвои валялась неубранная немецкая пушка.
— Немецкая, — сказал Михаил, сплюнув.
Когда отъехали шагов на тридцать, Трофим Матвеевич спросил:
— Здорово набедовали тут?
— У нас не шибко, не успели — вышибли их, восемь дворов пожгли, считая и наш.
— Из народа побили кого?
— Многих побили…
Лес кончился, и на дороге опять посветлело. Кое-где сквозь тонкие стволы березок замелькали избы, выплыл из-за косогора желтый разлив сада, горбатой щеповой крышей проплыло хранилище. Потом сразу открылась вся деревня. Там, где Трофим Матвеевич еще парнем вколотил в землю кол и отстроился невысокой бревенчатой халупой о двух оконцах, под соломенной крышей, теперь стояла новая хата. Четыре окна, оправленных в голубые наличники, глядели на улицу.
— А на крылечке что-то пусто… крайнее окошко занавеской задернуто, будто не просыпались еще, — сказал Трофим Матвеевич и покосился на сына.
Тот сидел, опустив голову, такую же черноволосую и взлохмаченную, как у отца, только колечки кудрей были полегче.
— А вон и материна прялка на огороде валяется, — продолжал Трофим Матвеевич.
Михаил заерзал, прикрикнул на коня:
— Но-о, идет, будто газету читает!
— Теперь понимаю… — проговорил Трофим Матвеевич. — Одно слово только: жива?
Михаил посмотрел на испачканный в дегте конец плетки, вильнул ею и, скалясь, ударил коня.
Бричка дернулась, пронеслась с пригорка к деревне. Все закружилось, засвистело вокруг. На молотилке закричали женщины, и несколько человек собрались к околичным воротам, чтобы раскрыть их. Михаил зажмурился, и в эту же секунду в ступицу брички что-то ударило, затрещало под колесами.
Не останавливаясь, конь понес дальше. Но на перекрестке перешел на рысь и свернул в проулок, в глубине которого стоял дуб. Корявый, узластый у земли, поднял он прямой ствол к небу, положив ветвь на крышу крыльца.
— Приехали, — сказал Михаил и отшвырнул оборванную плеть.
Трофим Матвеевич слез с брички. Помутневшие глаза его, казалось, не принимали того, что творилось вокруг. С крыльца, в белой распоясанной рубашонке и коротких, по колено, штанах, сбежал Пашка, но остановился вдруг, насупился. Следом за Пашкой выбежала Настя.