— А он, дедушка, один раз — на парашюте спустили его — десять дней без хлеба ходил. В лужицу попить нагнулся, увидел себя, так подумал, кто другой. Оглянулся: а потом и пить начал.
— Настойчивый он, смотри, как гнет свою линию. И ты так должон.
— Дедушка, а ты скажи, чтоб он артистом меня не звал. И учительница тоже, как придет он, говорит, будто я, когда переменки, на голове хожу.
— Что это они? Ты, по-моему, больше на генерала смахиваешь.
Глаза у Пашки заблестели.
— А на какого генерала я смахиваю, дедушка?
— Ты сам-то как думаешь?
— Дедушка, хочешь, я белый батькин полушубок надену, — ну, вылитый, как Панфилов. И мамка говорит, что похожу на него.
— Чтоб, Пашенька, на него делами походить — учиться надо.
— А выучусь — сколько мне войск дадут, дедушка?
— Ну, так положим, ежели каждый солдат твой в шинельке, в кармане, горсть землицы родной принесет к океану, то государству на этой землице стать можно… Вот сколько! Выйдешь ты к войскам-то своим на заре перед битвою, и вот, случись, подойдет полковник к тебе или майор и скажет, смутившись, так: «Товарищ генерал армии, не родственник ли вы Трофиму Матвеичу Упорову, который в Отечественную войну старшиной служил, а мы, юнцы, тогда еще в разведку ходили с ним?» Скажешь ты: «Это дед мой!» — тебя уважать станут.
Пашка спрыгнул с табуретки и полез на кровать к деду.
— Война по маневру твоему к победе пойдет. Победой кончится. Подойдешь ты в чужой стране к телефону. «Дайте-ка мне, — скажешь, — колхоз «Партизан», дом председателя». Сниму я трубку. А ты: «Жди, — мол, — дедушка, в воскресенье…» И я на машине встречу тебя. Поедем мы в колхоз по шоссе чистому, а вокруг-то гармони играют, девчата песни поют, ракеты зеленые, голубые, красные над полями рассыпаются. Это с победой встречают тебя. А домой войдем — снимешь свою фуражку с алым околышем, китель расстегнешь. С дороги-то пить хочется, жажда тебя мучает, — пожалуйста, кваску фруктового!
Трофим Матвеевич замолчал, улыбаясь.
— Все, дедушка? — очнулся Пашка.
— Как все? Только начинается. С этого дня вести себя должон хорошо, а то как же я за тебя хлопотать буду?
Пашка вдруг начал зачем-то снимать ботинки. Шнурки застревали — он рвал их, пыхтя и краснея.
— Я пойду, дедушка, пока батьки нет, — бросился он к двери.
— Постой-ка! Ты куда? — крикнул Трофим Матвеевич, но Пашка уже скрылся, только слышно было, как пятки его простучали по крыльцу.
В избе опять стало тихо. «А бедовый, чертенок! — подумал Трофим Матвеевич. — Встану вот, в школу надо сходить: сказать, чтоб не звали артистом-то — ишь, выдумали».
Трофим Матвеевич привстал. За окном далеко-далеко виднелся березовый перелесок, уже голый и чистый.
Одетый в гимнастерку и галифе, вышел с трудом Трофим Матвеевич на крыльцо и сощурился — так ярко блестела по краям ограды мокрая от росы трава.
— Взлез! Взлез! — галдели ребятишки, задрав головы.
Высоко над проулком, у самой макушки дуба, мимо которой плыл косяк журавлей, билась на ветру синяя Пашкина рубаха.
1958 г.
ГЛАША
Глаша села в розвальни. Зарыла под сено ноги в валенках, натянула короткую варежку и размотала кнут. Впереди еще двое саней. В средних давно уже сидит Марийка, в поддевке, красиво подобранной в поясе, и белом полушалке, лузгает семечки.
Головные сани пока без ездока. Его ждут… Федор Шерстнов не торопится. Надел шинель с золотыми пуговицами. Застегнулся, поглядывая в окно. Сквозь голые и корявые от почек ветви виднелась дорога. Там и стоят сани.
— Разве и Глаша едет? — спросил он у матери.
— Знать, решили, тяжело на паре. Дорогу-то вон как размесило. Позавчера машина под Одинцами завязла, насилу вытянули.
Евдокия Петровна подала сыну тулуп. Федор влез в него. Стало жарко.
— Теперь наконец холод не прохватит, — сказала мать, довольная, что решил-таки сын надеть тулуп. Никак не хотел: таяло на дворе.
Федор взял с лавки веревку, фонарь, рюкзак с хлебом и салом, топор, — пригодится в пути. Пощупал карманы: не забыл ли портсигар — и вышел. По небу сплошняком двигались облака, дуло студенеющим теплом, дальние избы и плетни смутно темнели в тумане. Горчило от курившегося над трубой дымка.
— Заждались? — улыбнулся Федор Марийке — как бы отметил красоту ее, но тотчас спохватился, построжал. Уложил в передок саней поклажу. Проваливаясь в набрякший снег и волоча полы тулупа, обошел вокруг. Пристроился с правой стороны, где настоящий возница сидит всегда бочком, положил кнут на передок.