«Искать пошла», — понял Кирилл.
Он кинулся к дороге. Где Санька, где Вера? Неужели потерял всех? Господи!!.
— Саня, сынок, Саня! — кричал он.
Вокруг лязгал и выл буран.
Саньку Кирилл нашел за околицей. Сидел он у дороги, опустив на грудь облепленную снегом голову…
Очнулся Санька утром. В окно ярко светило солнце.
— Мамань! — тихо позвал он.
Мать подсела к нему на постель.
— Ну как, сынок?
— Шапку потерял. Жалко.
— Другую купим… Зайца тебе живого принесли.
Санька слез с кровати, надел валенки и пошел в прируб поглядеть на зайца.
1959 г.
В БЕДЕ
Кондрат Суханов потерял почтовую сумку. Не помнил, как задремал. Очнулся за рекой. Хватился — сумки нет. Все сено в дрожках переворошил — нет, как куда провалилась.
Назад поехал бледный, руки трясутся. Большие деньги в сумке были — пятнадцать тысяч.
Пришел он с почты домой и сел на порог. Жена Серафима, молодая, в белой косынке поверх рыжеватых волос, мыла окна в избе.
— Чистоту навожу, — сказала, любуясь натертым до блеска стеклом, за которым в синеве зазолотился подсолнух с вившейся над ним пчелой.
— Бросай-ка дела: неприятности у нас, — проговорил Кондрат и с трудом поднялся с порога.
Вдвоем пошли они искать сумку. Шли по дороге двенадцать верст, смотрели и в обочины, заросшие пропыленной полынью, и под перемостки, и по кустам ходили. Раз Серафима чуть не вскрикнула от радости… Но это была старая березовая кора, так похожая на сумку. Отбросила кору ногой и увидела бледные смятые стебельки среди зеленой травы.
«Такая, видать, и наша теперь доля: под бедой жить», — подумала Серафима, и вновь как обожгло вдруг тоскою ее. Взглянула на Кондрата. Ходил он среди репейников, опустив голову. А ведь утром еще, запрягая коня, смеялся — не знал, что поджидает его.
— Кто-нибудь подобрал. Некуда ей с дороги деться, — сказал он и, встретившись с глазами жены, чуть улыбнулся. — Поругала бы, что ли.
— До шуток ли?
И когда шли назад, все искали сумку, но уж без всякой надежды.
Возле своей деревни Кондрат остановился.
— Иди, — сказал он жене. — Я темноты обожду. А то как-то перед людьми совестно.
Свернули они к реке и сели тут в траву, возле ржи, от которой мягко тянуло теплом. Где-то в укромной тишине булькали перепела: «Жать-пора, жать-пора».
— Все это теперь как не для нас, — сказала Серафима.
Кондрат не ответил. Сидел без картуза, опустив голову, и косо, неподвижно смотрел в землю, думая о жене, о дочурке, от которых так хотелось отвести беду, и о себе думал, что ждет, ждет его тюрьма. Двенадцать лет почту возил, и что бы ни было — метель ли, дожди осенние, — он ездил. В дороге чего не случалось, но почтовая сумка с сургучовой печатью была неприкасаема.
— И как я оплошал? — проговорил Кондрат.
Серафима тихонько вытерла слезы.
— Что начальник-то говорит?
— Что он скажет? Деньги государственные. И так понятно.
— В тюрьму возьмут?.. Не отдам я тебя. Не отдам. Пристыну к тебе, и никто не разнимет, пусть хоть цепями рвут. — И заплакала.
Кондрат положил ей на плечо руку и, утешая, прижал к себе.
— Будет тебе! Что ты? И не такое в жизни бывает.
Заря давно померкла, а они все сидели и не знали, как быть с бедой. Распродать все — избу, корову с теленком, поросят, ульи, ружье — время надо. В долг просить? Не у кого.
— Придешь ты — постарею. А ты вон и сейчас седой. Лет, поди, десять дадут? Загубленные годы.
Они долго смотрели за реку, на луг; он был в белом тумане, лишь чернела копна, чуть от вершины забрызганная светом месяца.
Сумку нашел Антон Копылов — сосед Кондрата. Были они в ссоре, которая с недавнего времени, как полынья на реке, чернела меж их дворами. Началось все с черемухи. Росла она в проулке, цветы ее никто не ломал, а ягоды, которые зрели среди листвы черными гроздьями, лишь птицы и клевали.
Весной ставил Антон новый плетень и отгородил черемуху в свой огород.
Как и всегда после ужина, Кондрат сел на крыльцо покурить. Напротив — через лужайку — соседское крыльцо с железной кровлей и желобом, под которым стояла кадка с дождевой водой.
— Дымим? — выйдя на крыльцо и усаживаясь на самую нижнюю ступеньку, сказал Антон. Сам достал кисет черного бархата, на котором красным был вышит петух.
— Может, «Беломорца» закуришь? — предложил Кондрат.
Антон отмахнулся и свернул самокрутку.
— Десять стаканов самосада вчера щекинскому леснику продал. Говорит, как закуришь, так прямым ходом пчела и летит на огонек: душист больно.