Он переехал в эту квартиру год назад, после смерти жены. Там не мог жить: все напоминало о ней, больно было увидеть вдруг истершийся ее ключ или перчатку со смятым трамвайным билетом… Все, все ее вокруг, а ее нет.
Квартира из трех комнат: гостиная со шкафами, за стеклами холодно искрится хрусталь, спальня с раздольной, похожей на зеленую делянку тахтой, кабинет с книжными полками, на которых книги по истории войн, военные мемуары, записки; на одной из полок, с краю — журналы со статьями Завьялова о второй мировой войне.
Летом Завьялов обычно жил на даче. Но в это лето дача пустовала. Угрюмо стоял среди лесной тишины дом в холодных дождях ненастного лета. Заржавел на двери замок: редко бывал тут хозяин.
Вот все есть — квартира, дача. Каждый месяц ему приносили пенсию за долгую службу в армии, за раны в боях: было пять ранений, с кровью поистекли силы, и все тяжелее, тяжелее стучало сердце.
Все-то у него есть. А кому это нужно, зачем, для чего?
«Квартирный сторож, вот и все, — подумал Завьялов. — Бежать. Бежать надо».
Завьялов прошел в комнату. Вещи, как угрюмые тени, таились у стен.
Не так-то просто все бросить и уйти. Чем больше сил вкладывает человек в вещи, тем сильнее их власть над ним.
Завьялов остановился перед окном. На улице горят светильники, и кажется, что там, за окном, другой мир — с волей и радостью… Вот прогромыхал трамвай, наполненный оранжевым светом, льется этот свет на мостовую и на акации за оградой сквера. Прошли под фонарем мужчина и женщина. Он держал ее под руку. Жена или еще только любовь началась, всегда новая, неожиданная, как первые подснежники?
Нет никому дела, что он, Завьялов, один. Но разве кто знает, что он один? Бежать куда-нибудь, уйти… Стучат сильней и сильней часы, будто торопят… Но куда уйдешь? Все равно и на улице и среди друзей он будет неразлучен со своим одиночеством… И так до конца… И никто не виноват… Жизнь прожита…
«Как же это так, что для меня ничего нет? Должна быть какая-то надежда. Должно же случиться что-нибудь хорошее. Непременно случится, — и Завьялов улыбнулся. — Вот уже и надежда… Ведь и это жизнь. Всё — жизнь. Кому — одиночество, кому — счастье и радость. Нет одной мерки для всех. А хорошее случится; раз хочу, то и случится, выйдет, как выходит хорошая работа при желании, чтобы работа была хорошей… Просто в это нужно поверить».
Фонарь за окном померк, что-то черное заслонило его: ветвь липы закачалась от ветра. Зеленые листья сейчас просвечены фонарем до прожилок.
«Деревья облетают по осени. Вот и я — как голое дерево».
Напротив из подъезда десятиэтажного дома с разноцветными чистыми огнями в окнах вышла женщина. В руке — чемоданчик.
Она остановилась на какое-то мгновение и посмотрела в окно, где стоял Завьялов. Он отмахнулся даже, словно бы чего-то испугался.
Что это она так вдруг посмотрела на его окно? Случайно или что-то ей надо, что и окно-то знает?
Она пошла прямо к его дому по узкой асфальтовой дорожке среди изумрудно-серых капель света, разбрызганных из освещенных окон по листьям сирени.
«Почему она так посмотрела?» — Завьялов встревожился, сразу и про одиночество забыл. Подошел к входной двери. Притих в темноте.
На лестнице, где-то внизу, глубоко-глубоко, послышался стук каблучков. Все ближе и ближе шаги… Вот приблизились к двери, остановились.
Раздался стук.
Завьялов открыл дверь и увидел, как женщина вытаскивала торчавшую из почтового ящика газету.
— Вам кого?
Она протянула ему газету.
— Свет пришла исправить.
Темно в квартире. Ничего не видно.
— Так и сидите в потемках? — сказала Настя Залескова, домовый электромонтер.
— Как-то и забыл про свет, — признался Завьялов.
Во многих квартирах приходилось бывать Насте. Не приглядывалась особенно к чужим стенам, любопытства такого не было. Но все замечала, угадывала про чужую жизнь.
В этой квартире ей даже показалось, как что-то стонущее гудит в стенах: может, трубы какие гудят?
Она достала из чемодана фонарик. Вспыхнул свет — метнулся призрачно-белый круг, остановился высоко на стене, на чернеющей коробке с пробками.
— Там, кажется, все в порядке. Я смотрел, — сказал Завьялов.
— Табуретку или стул какой-нибудь дайте, — попросила Настя.
Завьялов принес из кухни табуретку, рубленную из дуба, коренасто-тяжелую, поставил плотно к стене.
Настя поднялась на табуретку. Подала фонарик Завьялову.
— Посветите.
Она потянулась к коробке с пробками. Высоко открылись ее ноги.
— Разбираетесь в пробках? — спросила она.