Во дворе больницы, у ограды с раскаленными солнцем черными чугунными прутьями, горестно лежал на скамейке узелок с душистым сеном.
— А теперь все сказать могу. Все и скажу. Что ж таить о человеке? Человек был! — сказала Настя Дмитрию, когда свернули с Выставочного переулка на тихую в вечерний час Донскую.
— Что ты можешь сказать? — проговорил Дмитрий.
Настя как и не слышала его.
— Вот так и вижу его… Через луг к реке идет. Веточка какая-нибудь в руке или цветок. Один цветок: жалел он их губить, цветы-то. У него и улыбка была какая-то задумчивая, будто радости ему не хватало на улыбку.
Приехал он как-то в деревню. Мне уже девятнадцать было. Гуляем за деревней, а он идет. Зовут девчата:
«Погуляйте с нами, Алексей Иваныч».
Девчат много, а ребят нет, только письма от них из армии. Зато гармонист наяву — серьезный дядька, из бывших партизан. Заиграл он вальс, такой вальс, что покрасивело все вокруг — и радостно и грустно, будто было что-то красивое в твоей жизни — то ли прошло, то ли грянет?
Подошли к Алексею Иванычу.
«В Вене, — говорит, — когда войну закончили, последний раз танцевал».
«С девушками?» — спрашиваем.
«Конечно».
«Красивые они там?»
Взял он мою руку, другую под косу положил. Глянул в глаза и закружил — аж небо опрокинулось.
«Девушки — все красивые», — говорит.
Несусь за ним. А шаг у него сильный, широкий. Ремень военный поскрипывает… Все помню! Помню, как ушел он… Один среди дороги. Догнать бы его, пойти рядом. Так хотелось пойти. А нельзя: семейный, семья у него — жена, сын.
Всю ночь не спала. Рассвет уже. Мать подходит: косить пора. И на покосах-то как пьяная. Вот уж и зной — полдень. Легла под куст, в тень, на сено… Сейчас усну, сейчас усну… Шуршит сено под ухом, потрескивает, звенит, и вдруг слышу, звон этот вчерашним вальсом отозвался.
«Загулялась ты совсем, девка», — слышу, мать говорит.
Очнулась, а солнце за лесом, и под кустом свежо — знобит меня, как от тоски.
В этот вечер была я на хуторе — на другом берегу. Иду. Поздно уже. Перешла клади, а он и стоит тут, на самой тропе.
«Настенька, здравствуй».
«Что ж вы один?» — говорю.
«Вот и вдвоем, — смеется. — Хорошо, бывает, и одному побыть».
Пошли с ним вдоль реки. Ночь светлая, луга, прозрачные от росы.
«А ты что ж одна?»
«Никак не разберусь в провожатых», — говорю.
«Не спеши…»
Глянула на него, а лицо его совсем молодое от светлой ночи. Смеюсь.
«Днем вас не видать совсем».
«Тишину люблю, вечер, — говорит. — Зайдешь в поля, а вдали голоса, огоньки. Хорошо на душе».
«Счастливый вы».
«Счастливый, — говорит. — Счастливый, Настенька. Мне мое счастье один раз целую жизнь подарило».
«Целую жизнь? Как это?»
«Да вот так». И больше ничего не сказал.
Ему его счастье целую жизнь подарило, а мне… Знала я, что было. Хотела в тот вечер все и сказать. Да зачем, раз сам молчит?
В эту ночь он и уехал. Слышала, как прощался со своими.
С тех пор и не видела. А вот вчера встретились… Скажу, за него все и скажу, про что он всю жизнь молчал.
— Да что же это? — затревожился Дмитрий. Закурил. Только огонек от спички метнулся — лицо высветилось на миг, и так показалось вдруг Насте: Завьялов глянул на нее из далекой своей молодости.
— Давно это было, а для меня тот день с ночью совсем рядом, как и не разлучились со мной, — заговорила Настя. — Девчонкой была. Война второй год жгла наши места. Лето стояло. Люди голодные, худые — почернели от горя. Слух прошел, каратели в нашу деревню собираются. Бросили мы все и ушли. Да забыли мы тогда с мамой ведро. Без ведра-то как обойдешься!
Вот и побежала я за ведром в деревню, пока, думаю, карателей-то нет — успею.
Иду через лес, слышу из орешников стон тихий. Подкралась. Человек лежит… Семенов, партизан, дядя Федя. Я — к нему: раненый, чуть живой. Из фляжки его же попить дала.
«Настя, ты это?.. Настя, — говорит, — каратели идут. Завьялов в деревню пошел предупредить. Уходите скорей».
Только это он сказал — выстрелы в деревне послышались.
«Не успел, — говорит, — из-за меня… Алеша».
Автомат сжал и пополз тяжело, что и трава-то под ним скрипит, да сразу вдруг лицом и ткнулся в землю. Затрясла я его… А он уж не дышит. И так жутко мне стало. А в деревне все сильней и сильней стрельба.
Подкралась к деревне, притаилась. Вижу, избу Семенова немцы обложили. Они палят, и из окна стрельба в ответ.
Так до вечера и отбивался.
Темно уж.