Приехала в Хабарове, никак не расстанусь с Андреем. Вот отправят, вот отправят, а на седьмой день только отправили. Как двинулись они — тьма! «Ой, — думаю, — как придут эти к фронту, так немец и мира запросит». Сколько людей шло!
Вернулась домой. Катюша в Москву засобиралась. Повезла я ее поздно ночью. Подъезжаем утром к переправе, а тут повозки, машины — очереди ждут, чтоб переправиться.
«Поезжайте назад, тетя, — Катюша говорит. — Теперь я сама доберусь».
Так и решили. Да не по-нашему, милый, вышло. Кабы по-нашему-то… Повела я коня к реке напоить, и она со мной. Зашла в реку, глядит с задумчивостью на воду, прощается, чую… Вдруг завыл воздух, конь мой уши навострил — затревожился. Самолеты! Кто их разберет, чьи! А через минуту и разобрали.
Ударили они бомбами. Паром на реке был — на самой середине. Люди в воду, кто с детишками. Малые, с матерями-то и тонули.
На дороге машины горят. Поднимается земля черная, с огнем, с дымом. Крики, лошади визжат, мечутся по полю.
Мы с Катюшей до леса добежали.
«Подлые, что делают, подлые!» — Катюша кричит, сама, как холст, белая. А меня затошнило от этой страсти — тоской сердце давит: хоть бы и не жить.
Кончилось — раненых в машину положили. С ними Катя и уехала в район, в больницу, сопровождала их.
Один из Заречья — он и по сей день Катюшу вспоминает, молодой был. «Я, — говорит, — когда в машине, в своей крови прилипши, лежал, на всю жизнь, — говорит, — к радости воскрес, как она, красивая, кофточкой своей рану мою перевязывала».
Так в то утро и попрощалась я с ней. Из района ей путь на Москву был.
Ждала письмо с одного края, а пришло оно с близкой стороны.
Война еще ближе к нам подходила. Выйдешь ночью — жутко: зарева кругом. В деревне у нас боя не было. Немец за рекой большаком шел к станции.
Вышла я как-то за водой, вернулась, а в избе меня Дарья Шмелева ждет. «Вот, — говорит, — письмо тебе. Старичок один шел — передать просил».
Катюшино это было письмо. Писала она: как раненых тогда с переправы привезли, тут она и окопы рыть поехала. Сперва окопы рыла, а потом санитаркой в военную часть попросилась — и слов-то немного, а вся судьба ее тут.
В Дебреве, в окопе, в разорванной санитарной сумке люди это письмо нашли. Так из рук в руки и дошло оно до меня.
Тридцать верст от нас Дебрево. Ходила я туда после, когда уж наши пришли, про Катю разузнавала. Сражение там было. Там все погибли — смерть приняли, а не отступили.
Ехала в Москву — домой к себе, а на фронте оказалась. Нашла себе дом под тяжелым камнем.
Вот такой он, рассказ, касатик ты мой!
Евдокия Ивановна притронулась к глазам концами платка.
— Жива была бы, приехала в гости ко мне, как к людям приезжают. Вот радости было бы! Катюша тут и жить хотела: очень ей нравилась наша окрестность, народ у нас хороший, приветливый. «А что ж, — говорит, — тетя, останусь, буду детишек в школе учить». Немецкий язык с малых лет знала от матери. Мать ее этот язык на военных курсах преподавала.
До войны гостила я у них в Москве, на Калужской. Вот оденутся они, мать да Катюша, как подруги, одна только молоденькая совсем, а другая — постарше. На каток пойдут или на лыжах с гор кататься. Вернутся, румяные с мороза, такие красивые обе.
Мать ее я любила. Она брату моему Алешеньке верной на всю жизнь осталась.
Никого теперь нет. Даве сказала тебе, что другую Катюшу найдешь. Да ведь вот все ее ищешь… Как звезду падучую, так и ее уж не найти…
Что ж сидим тут? В избу пошли, желанным гостем у нас будешь…
Я не спал всю ночь. Ждал утра, чтобы поехать в Дебрево, и, когда из-под застрех засветало, я поднялся.
Хозяева еще спали. Я осторожно выкатил из сеней велосипед, который с вечера достал мне хозяйкин муж Андрей Петрович, и выехал со двора.
Дорога за деревней была мглистой, а в рытвинах уже горела огнисто-красная от зари дождевая вода.
Когда поднялось солнце, я уже ехал через лес. Сосны кругом, кучи сложенного валежника, сквозь который выстрелились побеги малины с большими мокрыми листьями.
Далеко было видно в чистом, прореженном от хилых деревцев бору с полосами солнца, с густо-синими тенями сосен, устремивших ввысь вороха зеленой хвои; неземная там, в небе, тишина, покой, лишь движутся облака, и чудится, что лес куда-то плывет.
Чуть кружилась голова: то ли от движения далеких облаков, то ли потому, что не спал прошлую ночь.