— Я запутался в них, но все-таки выбрался. Очутился почему-то возле реки. Переплыл на другую сторону. А на следующий день пробился к нашим. Партизанили до сорок третьего года. Был ранен. Я все хотел узнать про ребят. Все ли дошли?
— Когда мы дошли, нас не семь человек, а уж сорок было. Ерохин мне иногда пишет. Он на Днепре под Дорогобужем управляющий в совхозе. Гостил я у него с неделю, да уж давно. А ты поседел…
— Когда к нашим после той ночи пробился, совсем уж седой был.
— А я тебя всегда помнил. И вдруг — огненные журавли. Неужели, думаю, это тот Жизлин?
Жизлин опустил голову. Между ботинок его кустик вереска дрожал от гудевшего в его цветах шмеля.
— Не знаю, как я тогда выдержал.
— Слушай, Жизлин, хочешь пожить у меня?
— Мне здесь нравится. Здесь как-то светлее. — Он посмотрел на Полю, которая перебирала и резала грибы в чугунок. — А я вас, кажется, видел на море позапрошлым летом?
— Да, я помню.
Перед шалашом разложили костер и, когда оттрещала смолистая хвоя, поставили на жарко тлеющие поленья сковородку с грибами. Насобирали их тут же, на обочине, по вереску и можжевельникам.
Алексей нарезал большими ломтями хлеб. Он любил большие ломти: они гуще пахли.
— Вот, Жизлин, тебе самый громадный кусок нашей мечты. Помнишь, как сухари грызли? Откусишь крошку — и не жуешь: сама тает во рту.
Жизлин взял ломоть, прижался к нему губами.
— Это не забывается.
Поля помешивала грибы, пробовала вскипающий навар и вдруг рассмеялась.
— Как дети! Я смеюсь, потому что хорошо. — Она поднесла к губам ложку. — Так вкусно! Но надо, чтоб прижарились, подсохли. Мои любимые грибы — лисички: ни один червь в них не заводится. Даже жалко их брать: похожи на маленьких птиц. Попрятались все под листья — так смешно… А вы какие грибы любите, Павел Андреич?
— Всякие. Хороши подосиновики. Но, конечно, самые лучшие грибы — это ваши лисички, — говорил он и смотрел на ее косынку, на которой розовато отсвечивало пламя костра.
Алексей повернулся к ней.
— Нет, стойте! Тогда я скажу вам про настоящий гриб. Его, на коленях ползая, ищут; можно подумать: человек травы сроду не видел, только прозрел и ощупывает ее. Вдруг наткнулась рука на что-то крепкое. Вот он стоит, слитый с тенью, еще росой с холодом дышит — это белый, гений среди грибов.
— А вдруг трава пустая? И придешь ты с пустой корзиной, — сказала Поля.
— Лес щедр, только надо уметь видеть и даже на коленях постоять. А с пустой корзиной приходит тот, кто бегает по всему лесу да мухоморы сшибает. Они как будто и растут для того, чтоб за версту яркостью своей приветствовать верхогляда. Вот и спешит к ним мимо грибных залежей. И выходит из леса со скудостью в корзине, которую для видимости прикрывает березовым веником. Но я узнаю таких сразу: они всегда впереди тех, кто приотстал со своей тяжелой, но богатой ношей.
— А он все-таки впереди, — сказала Поля. — Он и на поезд успеет, и займет лучшее место у окна. Тот же, кто с богатой ношей, едва на ногах будет держаться от усталости где-нибудь в тамбуре. Так ли уж радостна тогда для него его ноша?.. Пойду полежу. Я что-то устала.
Алексей выхватил из костра сковородку с жареными грибами.
— Садись, Жизлин, к грибам, которые моя жена приготовила. Она очень устала. Мы рано встаем. Пробуй грибков.
Поля лежала в шалаше и видела Жизлина.
Вот он положил с ложки гриб на край ломтя, опустил его на колено, задумался и вдруг как-то растерянно поглядел на Алексея.
— Нет, нет, грибы мне очень нравятся… Я что-то хочу понять. Какая-то тревога вдруг настигает меня, и не пойму — почему, когда так хорошо?
«У него серые, ничем не приметные глаза, — разглядывала его Поля, — откуда же такое видение прекрасного, которое он перенес на холст?»
Поздно вечером пришел Алексей и лег рядом. От Полиных волос пахло дымом костра, они и похожи-то были на мглисто-клубившийся дым. Она тихо дышала, обдавая теплом плечо Алексея.
Он долго не мог уснуть: в подушке что-то шуршало и сухо потрескивало.
Захотелось пить. Он осторожно встал и будто не воду пил, а ночную тепловатую и густую мглу.
Не спал и Жизлин. Лежал на разворошенной копне, где ему постелили. Луг в росе, как запотевшее стекло, а вокруг густая синева, прозрачно размытая в поднебесье звездным сияньем. У реки — скрип, будто ветла скрипит на ветру, но это коростель — это его голос тревожит.
«Я должен благодарить судьбу, что вижу эти звезды и лежу на этом сене, — думал Жизлин. — Удивительно, как все сошлось, а в то же время это не бессмысленная случайность. Нет, этого могло и не произойти, но раз случилось, значит, в том, как мы жили, каждая мелочь все-таки теперь как бы пришлась к этой встрече».