Слушай, какой тут был удар. Огляделся я — и вдруг замер. Буквально замер. На стене портрет. Как живые, ее глаза глядели на меня, словно она прощалась с невысказанным признанием, нежно и чуть смущенно. А лицо — в сиянии света от красного капюшона на голове.
Видишь, на какие слова и меня она вдохновила. Ты догадываешься, кто это? Твоя жена!
Подошел я поближе, чтобы ее признание получше разглядеть, но словно скрылась за шершавыми мазками, за пятнами, какое-то уродство увидел. А отошел, и снова просияли ее глаза.
В этом, может, и мысль, что ближе ничего быть не может, все только так, до этой черты, до невысказанного ее признания.
Балмасов, наклонясь над столом, приблизил свое лицо к Алексею, нагло и насмешливо глядя в глаза его.
— Откуда ты здесь? — чужим вдруг голосом сказал Алексей. — По какой совести прописан у нас? Где ты эту совесть подобрал, в какой яме? У нас таких не было. Я не знаю тебя.
Алексей встал и вышел из чайной. Официантка Катя нагнала его на улице.
— Алексей Иваныч, шапку забыли. Что это вы — и не пьяны?
Белый передник, белая наколка в смородиново-черных волосах бьется на ветру со снежинками.
— На невесту ты похожа, — сказал он и посмотрел с грустью и ласково.
Зима установилась солнечная и морозная, с сине-стынущими тенями по снегам. Курилась поземка над сугробами, слоисто подмытыми ветрами. Режуще-тонко свистело по ночам в застрехах изб и в стогах, раздувая сухую и пахучую теплынь сена.
А по утрам от зари розово зажигались на стеклах изморозные узоры.
Из часов и дней плела жизнь свой неповторимый узор.
Чего-то все ждал Алексей, хотя, как и прежде, шла жизнь в его доме, ничего будто не изменилось. Утром уходили на работу, к вечеру возвращались: Поля — пораньше, перед сумерками, а Алексей приходил, когда светились в окнах огни.
И так каждый день. И только в воскресенье вставали поздно, пили с поджаристыми пышками чай и, если была погода, катались с берега на лыжах. Накатаются, намерзнутся, придут домой, и нет ничего вкуснее ржаного хлеба с солью. Едят, смеются.
Как-то вдруг — это уже в начале марта было — пошли на лыжах после обеда, часа в четыре. Было, как говорят, морозяно. Не морозно, а морозяно, что относится к весне, когда воздух свеж и чист, а снег сухо хрустит, особенно по ночам.
В этом слове чувствуешь звон и блеск серебра смерзшейся капели; еще чуть-чуть тепла, и тронется от реки талый запах ив, позеленеет лед в прорубях от заярчевшего в его толще света.
Выехали за деревню. Поля впереди — в куртке и в белой шапочке.
— Ветрено, — сказал Алексей. — На всякий случай пальто тебе возьму.
Вернулся домой. Перекинул пальто через плечо. Что-то выпало из кармана. Авторучка. Положил ее на стол. Может, еще что в кармане есть, не потерять бы. Записную книжку достал и какую-то бумажку. Развернул…
Письмо!
Чужих писем в семьях нет, и он прочитал его.
«Дорогой Павел Андреевич! Еще не знаю, решусь ли послать вам это письмо. Решусь ли? Если б за этим словом была только моя судьба!
Вас с Алешей связывает святая, мужская, фронтовая дружба. Не могу разрушить ее.
Что делать? Все мы честны друг перед другом, жизнь наша сплетена дружбой, а все рвется из-за того, что я увидела вас тогда на море и помню до сих пор…»
На этом письмо обрывалось, не дописала его, видно, хотела дописать после или что-то решила вдруг.
Алексей положил письмо в карман. Перекинул пальто через плечо. — Шагнул — и как в другую жизнь.
Как и всюду, горит в окошках Громшиных свет, и никто не знает, что происходит за этими светлыми окнами.
«Как мне жить дальше? Что делать?» — думал Алексей.
Был бы выход. Но где он? Где?.. А может, ничего не поделаешь, раз это сама жизнь, в которой с бурями в каждом из нас летят, летят те огненные журавли?
Давно отцвели ивы с тонко и сладко пахнущими сережками. Прилетели соловьи в родные уремы — приречные чащины орешников, лозняков и черемух, но еще не пели — отдыхали после долгого-долгого пути.
И наступил решающий в этой истории день.
Утром Поля уехала в Вязьму — купить себе платье.
— Хочу быть красивой-красивой!
Но дело было не в платье, с платьем можно было и повременить: она мечтала о подарке ко дню рождения Алеши, что-нибудь такое необычное хотела ему подарить.
Поля приехала в Вязьму часов в двенадцать. День был теплый, хоть и без солнца. Запах автобусов на площади напомнил о Москве.
«Как все забылось, словно и не жила там», — подумала Поля.