За мостом березки — словно забежали в розовые пожары иван-чая, а вдали — всклубились орешники, фиолетово темнела их зелень, краем пристало к ним облако, сеет золотое просо.
— Как тебе нравится поездка, Риночка?
— Чудесно!
— Великолепие! Благодать! А воздух! Наше сердце — как огонек. Когда закопчен воздух, огонек коптит. Тусклы бывают чувства и желания… Но тут великолепно! Видишь, какое там по краю небо? Глаза ломит, кажется, в природе света прибавилось. Это потому, что чист воздух. В городе из-за копоти никто не видит естественных небесных тонов… Как поживает наша излучина? Коленом мы ее называли. Прежде было прекрасное место. Травища, цветы, а из леса земляникой пахнет.
— У нас везде хорошо.
— Так ты решил вернуться?
— Решил я давно.
— Тоска по детству. Самые яркие впечатления. Чувства с годами истощаются. Вот почему и тоска. На уже потемневшей части души светлячками сны и воспоминания.
— Возможно. И уж нет родного окошка, а все надеешься… мать встретит.
— Другая жизнь — чужой и покажется. Лучше вдали мечтай. Когда ищут надежды в прошлом, значит, их нет в настоящем. Кончились. Мы много отдали душевных сил войне. А все, проклятая, мучает, добивает.
Кирилл внезапно отвернулся: прямо перед ним по стеклу хлестнула гроздь бузины. Сзади зашумели отпрянувшие ветви. На стекле — оранжевые крапины сока.
— Так где же ты работаешь, если не секрет? — внимательно поглядывая на дорогу, продолжил разговор Дмитрий.
— На Волго-Доне баранку крутил, землю экскаватором копал.
— Там, я слышал, заключенные грехи перед обществом очищали ударным трудом.
— Я вольный был.
— А как насчет счастья? — спросил Дмитрий.
— Вот сидел на мосту и был счастлив.
— Это, так сказать, эйфория — от воздуха, от реки. А дома, дома?
— Нет дома у меня.
— Как нет?
— Была квартира — сдал.
— А барахло? Я и узелка не вижу.
— Зачем мне лишнее?
— Риночка, ты слышала? Святой объявился!
Овчарка жадно лизнула Ринину ногу: от нее пахло рекой.
«Жарко тебе, милый ты мой пес! Мы скоро приедем, потерпи. Ты не жалкий, ты сильный и красивый пес». И она погладила его, когда он сумрачно покосился на нее.
— Что лишнее — пусть другим останется, — добавил Кирилл.
Машину качнуло на ухабе.
— «Другим останется». У других, может, лишнего девать некуда? Паразитов подкармливаешь?
Кирилл накрыл своей рукой белую и мягкую кисть Дмитрия, которой тот сжимал баранку.
— Ты что ж думаешь, счастье ко мне близко и подойти боялось, в душе его ищу, раз люди не дают? Нет, я был счастлив, знаю, какое оно, настоящее. Я был счастлив со своей женой: она любила меня, и я любил, все в ней любил, в ней и было мое счастье, и она его берегла. Берегла до последней минуты, с ним и ушла. Сказала, что идет дней на пять к матери: соскучилась, поживет у нее. «Не унывай тут». — И улыбнулась. Она никогда так не улыбалась, как-то замигала, вот так, будто гаснул на ветру огонь. А вскоре и открылась для меня эта ее улыбка. Она, Митя, умерла в больнице после операции на пятый день. Она уходила на операцию, а не к матери. Помню, как она перешла улицу — я почему-то посмотрел в окно, вот что-то во мне от ее улыбки заныло: оглянулась, а я и не знал, что сейчас навсегда за угол свернет. На заборе там еще афиша была, какие-то красные буквы. Завернула за угол. Вот и нет ее…
В глубине зеркальца над ветровым стеклом, где, отражаясь, как бы течет зеленое свечение леса, Дмитрий увидел Рину.
«Она была так красива в театре, — вдруг вспомнил он. — Глаза светились от музыки, от лебедей — от всей той чудесной сказки. Почему сейчас у нее такие глаза? Неужели от его рассказа?»
Проехали мимо старой березы с искривленным и обломившимся стволом. Кора отопрела, промшилась, висит клочьями, а из трещин, куда намело праха, змеятся плауны, и кажется, где-то тут затаилась тень седого поверья, глядит лесным зраком на дорогу с новеньким перемостком, в следах шин, на которых густо алели пятна раздавленной черники.
Кирилл вылез из машины — доехал чуть ли не до деревни.
— Заходи завтра, — сказал Дмитрий. — Посидим… А то и сам заеду. Ты у кого будешь?
— У кого-нибудь остановлюсь — найдешь!
Машина свернула в лес, на просеку.
— А ты знаешь, его ведь расстреливали немцы. Так я слышал. За деревней — в осинник увели.
Рина протянула из машины руку, листва березок обтекала ее.
— Как же он остался жив?
— Не знаю, не знаю: случайность, удача, а может, и тайна.