— Ты ешь, ягоды принимай. А гостить у меня будешь. У меня тихо: я, жена да малышка — плохо тебе не будет. К тому же и снасть всякая рыбацкая есть. Рыбу половишь.
— Я, Павел, сюда жить приехал, конечно, корни-то свой здесь почти совсем оборвал.
— Была бы земля, а земли полно, и родная она тебе — прирастешь. Женщины хорошие есть, молодые. Специальность у тебя какая?
— Последнее время шофером на стройке работал.
— У нас только скажи, что шофер, — и баранку в руки… Жил и письмишка не написал. Ведь дружили. Разводят и друзей годы или нет?
— Не забыл, к тебе вот приехал.
Павел с задумчивостью посмотрел на Кирилла.
— Немного нас осталось: ты, да я, да Дмитрий. Так до деревни и не доехал Митя.
— Не до деревни ему: любовь!
— Помнишь Алешу-гармониста? До сорока лет любовью развлекался. Сегодня одна, завтра — другая. И девки не стыдились. Женился. И жена красивая, а чувства нет — растратил. Какая бабе радость? А у него ревность. Стал пить, пьяным жену позорить. Вот и ушла от него. Без чувств человек темнеет, хворает, был добр — стал злобу таить, будто кто виноват. Злоба — самому себе хуже отравы. А все — от баловства. Много баловства стало. Забыли целомудрие. Любовью резвятся до седых волос. Детям — сынкам да дочкам — глядеть бы на свет, радоваться, работать, любить. Не родились, нет их: оказалось дороже родного удовольствие. Думаешь, без последствий обходится? Меньше сил молодых, без сил — не до широкой нивы. А без широкой нивы худеет жизнь.
Кирилл ниже и ниже опускал голову, вздрогнул — улыбнулся.
— Прости. От воздуха развезло. Спать хочу.
Павел проводил гостя на сеновал. Сена было немного, только начинали косить. Ворох в углу сухо тлел кашками клевера, курчавился донник, переплела его чина луговая, трепетно бились перед краснеющей от заката щелью золотистые ее сережки; тут и вейники, и душица, и зверобой, и ромашки, и овсюг, и ятрышник, и мята, и даже веточки смородины, перевенчала цветы и травы коса.
— По душе тут, ай нет? — спросил Павел.
— Хорошо, Паша.
— Хорошо… Разве ты скажешь когда «плохо»?
— Она так и не пожалела его?
— Ты про Алешу-гармониста? Осеннему солнышку июльского жара не поддашь.
— Страдания мучают человека, словно выпытывают у него какое-то признание, даже если он всю жизнь был добр и честен. В чем он должен признаться?
— Правде виднее, кто где от нее отошел, а то все и пропало бы, в низость пришло, а раз не пропало, то и верю: хорошее перетянет.
— На это я перед тобой один вопрос поставлю. Не сейчас, еще будет время, даже интересно, что ты мне скажешь? А пока отдыхай.
Кирилл улегся на разостланное одеяло, закрыл глаза. Тишина, пряные запахи сена успокаивали, прошлое казалось далеким, неправдоподобным — детство, мать, а война предстала кошмарной тенью. Прощанье с женой пронзило болью душу. Он сел, прижался спиною к стене: «На войне не щадил себя. На зачлось; судьбою любовь казнена. Где же справедливость?»
Выполосканы травы в росе, сотами пахло от таволг, опаренных ночной теплынью реки.
Рина плохо спала: тревожил шум леса, скрипела старая ольха. Рядом, в кусту с дымящимся в гуще листьев туманом, что-то вспархивало и осторожно щелкало. Долго ждала и вглядывалась в тот куст. Раздался необыкновенной красоты печальный свист, от которого будто светом дрогнула ночь. Соловей! Отпел, теперь до новой весны — со сладкой каплей на черемуховом листе встрепенется его песня.
Она приподнялась и через опущенное стекло машины посмотрела на Дмитрия. Он спал рядом в палатке с распахнутым пологом. Судьба любила этого человека.
«А я? Люблю ли? Возможно, любовь — что-то другое? Но нам хорошо сейчас, а это главное, что хорошо сейчас», — как-то между прочим подумала она, увлеченно перед зеркалом вдевая сережки. Вдела. Пылали они из-под черных волос свежими, как в осень, рябиновыми гроздьями.
Вылезла из машины. Вчерашнее жаркое цветение луга погасло под росой, было сыро и тускло вокруг. На том берегу, вдали, чернел лес, уже зрела в розовом мареве заря.
Она спустилась на песок и села у самой воды. В лицо росило влагой с душистым, земляничным запахом кувшинок.
Туман на реке дымился красными, шафранными от зари клубами, среди которых какой-то призрачной тенью поднялся человек и медленно поплыл — взмахнул зажатым в руке тонким лучом, и что-то, длинно блеснув, пронзило туман. А через минуту тень быстро схватила этот блеск и снова метнула его.
Рина встала с песка, позвала Дмитрия. Тот вышел из палатки, потягиваясь.
— Ты посмотри, — сказала она.
Дмитрий посмотрел в туман, тень широко взмахивала руками и, казалось, ликовала среди клубившегося огня.