— Я хочу Джин… где Джин?..
— Джин здесь, дорогой. Здесь, с тобой.
Он слегка ахнул и посмотрел на нее широко раскрытыми глазами.
— О! — прошептал Тим. — Это действительно… ты…
— Я здесь, милый.
Он вцепился в нее пальцами.
— Ты не уйдешь?
— Конечно, не уйду, — пообещала она. — Я приехала, чтобы остаться с тобой. Выпей-ка это, старина. Ты должен быстро поправиться.
— Обязательно! — ответил Тим с легкой улыбкой, которая ей так нравилась.
Через несколько минут он снова уснул, и, глядя на него, она испытывала растущую благодарность за то, что телефонный звонок не прозвенел на несколько минут позже. Она необходима здесь; здесь есть работа, которая поможет ей сохранить рассудок.
Когда на следующее утро пришел врач, он обрадовался, увидев еще очень слабого, но уже бодро настроенного маленького пациента, который сразу спросил, когда он полностью выздоровеет.
Вначале Тим не отпускал от себя Джин ни на минуту, но когда ему объяснили, что она «приехала из самого Лондона» и не спала всю ночь, он отпустил ее, удовлетворившись обещанием, что она обязательно вернется. Но вначале все же задал вопрос, которого она так боялась:
— А мой мистер хирург придет, чтобы вылечить меня?
— Дорогой, я тебя вылечу, — ответила Джин. — На этот раз мистер Марстон тебе не нужен. Он очень занят другими маленькими мальчиками и девочками в «Золушке». Ты ведь помнишь?
— Да. А он послал мне привет?
Джин колебалась, но Тим устал, и глаза его закрылись, прежде чем она нашла ответ.
Боль в сердце казалась нестерпимой, но, глядя на мальчика, Джин нашла странное утешение в том, что он, так обязанный Блейру своим выздоровлением, даже сейчас словно бы служит звеном между нею и человеком, которого она любит и которого безвозвратно потеряла. Она знала, что правильно поступила, приехав сюда: ее долг — помочь Тиму сохранить здоровье, которое дало ему мастерство Блейра. Если она сумеет это сделать, она оправдает его доверие. Даже если сам Блейр ничего не будет знать об этом.
Джона Баррингтона она не видела до самого вечера. Он тоже был измучен тревогой и бессонницей, и врач велел ему отоспаться.
Но отдохнув несколько часов, он тут же занялся неотложными делами своего бизнеса и закрылся с секретарем, пока не нужно было переодеваться на ужин.
Он послал Джин записку, приглашая поужинать с ним; добавил, что ужин будет не раньше половины восьмого; он надеется, что к тому времени она будет свободна.
Уложив Тима спать и оставив у его постели ночную сиделку, Джин пошла в свою комнату. Она много бы дала, чтобы избежать того, что ждет ее впереди. Она знала, что должна поговорить с Джоном Баррингтоном и дать ему понять, насколько важно для нее, чтобы Блейр не знал, где она находится.
Ее спальня была по соседству с комнатой Тима. Никогда в жизни не видела она такой роскошной обстановки и, так как всегда любила красивые вещи, с интересом осмотрела прекрасную комнату со стенами цвета яичной скорлупы и более темным глубоким ковром. На шторах парчовые голубые и серебряные шторы, окна выходят в сад. Весь дом — иллюстрация того, что может сделать богатство, и на мгновение Джин подумала, не жена ли Баррингтона определила очень женское убранство этой комнаты. Потом она вспомнила, что эту виллу он снял, а когда был в Лондоне, то жил в «Савойе». Неужели у него нет постоянного дома? Если это так, то совершенно неправильно, осуждающе думала она. Тим должен расти в домашнем окружении.
Джин не могла не испытывать уважения и сочувствия к Джону Баррингтону. Он понравился ей с самого начала; она видела, что он из тех людей, которых не могут испортить деньги; в отличие от множества своих очень богатых и преуспевающих современников, он не стремился к власти, и успех не вскружил ему голову.
Джин сняла простое серое платье, которое носила весь день, и, когда увидела его лежащим на сатиновом покрывале, сердце ее пронзила боль. В комнате мальчика она убрала волосы под белый чепец; и теперь подумала, что ее одежда очень напоминает больничную униформу, которую она вряд ли когда-нибудь наденет снова.
Переоделась в одно из платьев, которые она накануне вечером торопливо сунула в саквояж — в спешке она вряд ли сознавала, что именно берет. Просовывая голову через вырез в мягком золотистом материале, она вдруг поняла, что платье из ее приданого, которое она подбирала с такой любовной тщательностью. И неожиданно у нее перед глазами возникла комната в Арли Холле, она вспомнила мерцающее великолепие другого платья — цвета слоновой кости и серебра, и ее пронзило мучительное сознание несбыточности всех ее надежд и грез…