– Не повредит, не повредит, – заметно оживился Валентин Семёнович. – Огурчиков солёных, грибочков – тех маленьких рыжиков, бруснички с квашеной капусткой… Рыбки, Настенька, не забудь, – распорядился он, переставая зябко кутаться. – Вот и славненько, вот и славненько, – заходил по комнате, потирая руки. И чувствовалось, что такая суета ему приятна…
После первой стопки, выпитой Валентином Семёновичем как-то в спешке, он ещё больше оживился. Кровь разлилась по его лицу…
Похрустев небольшим, в пупырышках, зелёным огурчиком, он буквально через минуту сам разлил по стопкам спирт из Юркиной фляжки, стоящей посреди стола, комментируя свои действия скороговоркой:
– Не вовремя выпитая вторая – пропавшая первая… как говорят в народе… А у военных – ещё круче: «Чтобы пуля не успела проскочить между двумя первыми рюмками…» Разведение или развод, – вдруг тоненько хихикнул он, – по вкусу. Вода в графине, стаканы – рядом. А я лучше – чистенького, для чистоты, так сказать, эксперимента и от всех потенциальных немощей, – закончил священнодействовать Выхин и поставил фляжку обратно на стол, но теперь уже поближе к себе.
После второй стопки у Валентина Семёновича словно прорвало плотину, до поры до времени сдерживающую его словесный поток, отчего дальнейшее наше общение проходило в основном уже в режиме затяжного монолога…
– Здесь, в этой глуши, я совершенно отвык от общения с нормальными людьми, – сетовал Выхин…
Из его затяжного рассказа о себе выпирало «резюме» о том, что он – Валентин Семёнович, закопал свой недюжинный талант учёного, пожертвовав всем ради любви…
Из его сбивчивого повествования я уяснил, что он в своё время окончил институт в Хабаровске, после окончания которого работал на Таймыре, изучая «феномен северного сияния». Успешно защитив кандидатскую диссертацию в Питере, там же, в институте, где защищался, остался работать. Однако стал часто прихварывать, а в дальнейшем и вообще – «серьёзно страдать лёгкими».
– Всё-таки, климат там гнилой, – констатировал Валентин Семёнович грустно. – Вот для поправки здоровья («значит, всё-таки здоровье – первопричина, а не любовь») сюда, на вольные морские воздуха и перебрался. К тому же со своей второй женой в Питере я развёлся… Надоели скандалы… А здесь, на краю Ойкумены, можно сказать, судьбу свою встретил.
Он перевёл взгляд на Настю, которая по-прежнему сидела с пунцовыми щеками. И непонятно было – то ли это естественный её румянец во всю щёку, то ли краска неловкости, смущения, стыда?.. Тем более, как явствовало из рассказа Валентина Семёновича, Настя была не первой, а уже третьей его «судьбой».
Первая «судьба» оказалась «ошибкой молодости», «ещё в студенчестве», в Хабаровске. Вторая – избалованной взбалмашной петербурженкой, неспособной понять и оценить широту взглядов гения из провинции, постоянно упрекающая его как раз в узости интересов и постоянном отсутствии средств «для нормального, человеческого существования». И только Анастасию он, по-видимому, считал пока самой судьбоносной из всех его избранниц.
– Ну что? Ещё по одной? – протянул руку к фляжке. – За женщин!
Он снова начал разливать нам, потому что стопка Анастасии со «сладеньким домашним вином», как я заметил, так и осталась нетронутой. Она лишь слегка пригубила её, а ещё точнее – едва коснулась краёв губами.
Вошёл дед Нормайкин и молча, но шумно уселся на лавку в углу.
– Может, чего-нибудь скушаете, папа? – спросила его Настя.
– Да некогда рассиживаться, – недовольно ответил тот, адресуя свою реплику, скорее всего, зятю.
– Настенька, золотко, ну за себя-то хотя бы стопочку надо выпить обязательно! – словно вовсе не замечая присутствия Нормайкина, стал упрашивать жену Валентин Семёнович, поблескивая хмельными глазками.
– Да, это-то как раз и не обязательно, – крякнул из своего угла отец Насти. – Дурное дело – не хитрое… Так едем, што ли?! – обратился он к Юрке. – Или я весь бутор домой отвезу, а завтра с утра доставлю вас куда надо.
– Да нет уж, не будем откладывать. Поедем, – завинчивая крышку фляжки и как-то по-особому взглянув на Настю, ответил мой напарник. Но чувствовалось, что уезжать ему сейчас совсем не хочется.
– У-уу, битюг противный, – прошипел уже в сенях вышедший проводить нас Валентин Семёнович, обращая свой затаённый гнев на тестя. – Такую компанию сломал.
И чувствовалось, что спор у них с Нормайкиным о чём-то нам неведомом, уже давнишний и, кажется, не шуточный.
Настя, в овчинном полушубке, накинутом на плечи, через некоторое время также вышла на крыльцо.