Бабушка глубоко затянулась из мундштука.
- Как ему ехать? Бросить людей на произвол судьбы? Старики собрались и говорят: "Если тебя не будет, здесь такое начнется!..." Послал проводить меня сына Кызылбаша Али и еще трех парней.
С бабушкой приехали двое слуг: Гюллю и Ширхан. Гюллю - пухленькая молодая женщина лет девятнадцати была дочерью бедняка из Курдобы, муж выгнал ее через три года после свадьбы - не рожала, и бабушка, взяв Гюллю в услужение, не могла нахвалиться ее ловкостью, чистоплотностью и веселым нравом. Мне Гюллю тоже нравилась, не нравилось только, что от нее сильно пахнет туалетным мылом. Когда она, схватив в охапку, тискала и целовала меня, я всякий раз вырывался, крича: "Пусти! Пусти!". А Гюллю хохотала и еще крепче целовала меня в обе щеки.
Ширхан, слуга дедушки Байрама, был высокий, красивый. парень. Родом из Южного Азербайджана, он год назад вместе с другими своими земляками перешел Аракс, чтобы найти здесь работу. Как все выходцы из Южного Азербайджана, носил войлочную тюбетейку и особого покроя чоху.
Гюллю по обыкновению сграбастала меня в охапку, принялась тискать и целовать. Запах мыла душил меня, я рвался из ее рук, мама хохотала, глядя на нас, а бабушка Фатьма сказала с улыбкой:
- Хватит тебе. Угомонись! Не мучай ребенка.
Не переставая хохотать, Гюллю наконец выпустила меня. Бабушка Фатьма открыла деревянную табакерку.
- От Нури ничего не слышно? - спросила она, скручивая папиросу из желтого, как шафран, крупно нарезанного бахромчатого табака.
- Вчера из Шуши приехал Мешади Тара, говорил их отцу, - мама показала на нас с сестренкой, - что видел Нури и дал ему золотой десятирублевик. (Никогда, ни наедине, ни при посторонних мама не произносила папиного имени. Он тоже никогда не называл ее по имени. Почему, это долго оставалось для меня тайной).
- Нури что - просил у него денег?
- А с чего бы Мешади Гара стал совать ему золотой?!
Бабушка кашлянула, будто подавившись дымом.
- Две недели тому назад отец послал целый вьюк продуктов, пробормотала она. - И деньги послал, а этот паршивец швыряет их, будто сор!
- А все ты! - сердито бросила мама. - Ты сына избаловала! Мало того, что отец то и дело деньги шлет, и ты норовишь тайком сунуть!... У других тоже сыновья учатся, но чтоб столько тратить!... - Она с негодованием отвернулась.
Бабушка вставила папиросу в мундштук, зажгла ее и молча затянулась. Я чувствовал, что хотя она не возражает маме, на сына все равно не сердится не может она сердиться на Нури.
- Сколько раз его в публичном доме видели!... - Мама никак не могла успокоиться. - Пристало мальчишке по бабам шляться?
Я слушал и, хотя ничего не понимал, чувствовал, что в словах этих есть что-то стыдное. Гюллю прислушивалась к разговору с нескрываемым любопытством.
- Все равно добро впрок не идет! - сказала вдруг бабушка. - Что твой отец ни получит, все братцу своему шлет, чтоб его пуля пробила!
Это я понял. Бабушка Фатьма часто говорила об этом и всегда сердилась.
- И ведь не думает, что у самого сын подрос, не сегодня завтра женить надо. Никаких забот! Все туда, все туда!...
Мама любила дядю Айваза, довольно еще молодого веселого мужчину, а потому тотчас вступилась за него:
- Ну не может же отец бросить родного брата. Сын есть сын, брат есть брат.
- Помолчи! - вконец разъярилась бабушка. - Поменьше бы защищала проходимца! Мягко стелет, да жестко спать! Язык-то сладкий, вот вам и кажется - порядочный человек. А когда Байрам привез меня из Шуши, он не хуже матери своей бушевал! Срамили, сразили, шушукались за спиной: "Ишь отыскал - всей Шуше на зависть! Нашел женушку!... Удружил нам подарочком!..."
Мама молча улыбалась...
КЫЗЫЛБАШОГЛЫ
Кызылбашоглы Али, сопровождавший бабушку Фатьму, был высокий парень с длинными рыжеватыми волосами; на нем были сапоги, чоха и десятизарядный маузер в деревянной кобуре.
Он был родом из древнего племени Шахсевен, часть которого жила здесь, а часть - в Южном Азербайджане. Кызылбашоглы Али состоял в личной охране дедушки Байрама.
- Как жизнь, сестрица? - приветливо спросил Али маму, усаживаясь на стул, который подала Гюллю.
- Отца одного бросили? - вместо ответа спросила мама, смягчив свой вопрос улыбкой.
- Что значит одного? Это же Байрам-бек!... Все его именем клянутся! И я ведь сейчас же обратно.
- Ночью? - удивилась мама.
- А чем плоха ночь? Днем жарко...
- Ты поедешь один? - изумился я. Я знал, что Али славится храбростью, и все же спросил: - Ты что же - гачагов не боишься?
- А что их бояться? - спросил он, сверкнув зубами в улыбке. - Гачаг тоже человек.
- Дядя Али и сам был гачагом! - мама как-то непонятно усмехнулась.
Кызылбашоглы молча встал и пошел за конем, который пас ся в клевере у арыка.
- Поел бы, - сказала бабушка, когда он привел коня. - Потом поедешь.
- Я в городе ужинал, - ответил Али. И попросил Гюллю: - Сестрица, там, в доме мое ружье, принеси!
Опередив женщину, я бросился в дом, притащил его пятизарядку с укороченным дулом и набитый патронам: пояс.
- Счастливо оставаться! - ловким движением Али вскочил на высокого пегого жеребца. - Что передать от вас?
- Нам главное - отца береги! - сказала мама.
- Это - будьте покойны!
Кызылбашоглы чуть шевельнул ногами, и конь рванул с места.
- Пойди плесни ему вслед воды! - сказала бабушка. Гюллю побежала в дом и, вернувшись с кружкой, плеснула на землю соды.
Мелькнув за деревьями, Кызылбашоглы исчез, растворился. Я подумал, что, расставшись с нами, он остался совсем один; солнце скоро зайдет, наступит ночь, а он будет ехать среди безлюдной молчаливой степи. А вдруг наперерез гачаги? Тогда... Тогда он выхватит из деревянной кобуры свой маузер и начинает палить!... Ведь он никого и ничего не боится,
Рассказывают, что как-то ночью в глухой степи навстречу ему выехало трое конных. Кызылбашоглы был безоружен, но воспользовавшись темнотой, схватил плетку с рукояткой из джейраньей ноги и как револьвер направил ее на гачагов: "Бросай оружие! Десять пуль - всех перебью!,"
Гачаги знали, что с ним шутки плохи - в момент может псих перестрелять - сняли с плеч винтовки, побросали на землю. "Отъезжайте в сторону!" скомандовал им Кызылбашоглы. Те послушались, Алл спрыгнул с коня, подобрал винтовки и кричит: "Езжайте да смотрите помалкивайте, что Кызылбашоглы Али с одной плеткой отнял у вас оружие!" Гачаги поняли, какую шутку он с ними сыграл. "Ты, говорят, и правда, герой, но только храбрец храбреца не станет перед людьми срамить. Отдай винтовки - и мы навек твои братья". "Слезайте, - говорит, - берите". Пока те подъехали, вскочил па копя, да и был таков...
Да, гачаги ему не страшны. А джинны? Что, если в ночном ущелье он встретит воющих джиннов?...
- Пойдем домой, - поднимаясь, сказала мама.
Мне так не хотелось уходить от бабушки, от своих дум и мечтаний... Дома снова будут сердитые окрики отца, его недовольное лицо... И я стал нудить, прося маму, чтоб она разрешила мне остаться здесь на ночь.
- Оставайся, вздохнув, сказала мама. - Только отец рас сердится.
- Велика беда! - бабушка презрительно поморщилась. - Сын Халсы с потрескавшимися пятками рассердится!... Мир перевернется! Не пилил бы ребенка день и ночь!
ШИРХАН И ГЮЛЛЮ
Как всегда, когда мама или бабушка жалели меня, мне тотчас же захотелось плакать. Глаза мои наполнились слезами, и я побежал в сад. У арыка сидел Ширхан и чинил верхнюю рубашку, а чоху, сшитую из грубошерстной, вручную сотканной ткани, накинул поверх исподнего. Он, как всегда, приветливо улыбнулся мне.
- А почему ты сам? - спросил я. Мне показалось странным, что мужчина чинит рубаху, будто женщина.
- А кто ж мне ее зашьет, братик? Матери у меня нет, сестры тоже...
- Нет? Совсем нет? Ни мамы, ни сестры? И не было?
- Почему не было? - спросил он, не отрывая глаз от шитья. - II мама была, и папа... И сестра, и брат... Даже де душка с бабушкой. И очень меня любили, как тебя дед с бабуш кой любят.