- А куда же они все подевались? - Я присел возле Шнрхана на корточки.
Он глубоко вздохнул и сказал, по-прежнему не отрывая глаз от рубахи:
- Соседний хан напал на наше село, разорил, разграбил. Многие погибли, а кто уцелел, разбрелись кто куда... Поумирали: с голода, от болезней... У меня дядя старик был, вот я с ним сюда и подался... Только когда через Аракс переправлялись, его пулей достали...
Я молча смотрел на Ширхана. Сколько горя перенес этот человек! И как спокойно говорит об этом.
- Зачем же хан напал на ваше село?
- Да он с нашим ханом враждовал. Паи! тоже ихних людей губил!
- А зачем же шах позволяет?
- Шах?... А ему только на пользу, чтоб наши истребляли друг дружку.
- Почему?
- Эх, братик, мал ты еще...
- А ты расскажи, расскажи, Ширхан! Я пойму!
- Ну, ты знаешь, шах - перс, а мы и ханы наши - тюрки.
- Ну?... - об этом я имел некоторое представление.
- Вот шах и хочет, чтоб мы дрались друг с дружкой, будем меж собой враждовать, некогда будет свободы добиваться!...
Я вроде и понимал то, что он говорит, но как-то уж очень туманно. Впервые в жизни от слуги моего деда я слышал о судьбе родного народа.
- А почему ваши храбрецы не пойдут и не убьют шаха? помолчав, спросил я.
Ширхан усмехнулся.
- Попробуй убей его!... У него и войско, и пушки, и пулеметы...
Подошла Гюллю.
- И чего ковыряешься? - сказала она, укоризненно покачав головой. - Не в пустыне небось, рядом люди есть.
- Не хотел тебя беспокоить... - слегка порозовев, ответил Ширхан.
- Беспокоить!... - Гюллю присела рядом на землю. - Тоже нашел ханум! Давай сюда!
Она отобрала у него рубашку, взглянула и расхохоталась:
- Швея! - Потом поднялась с земли и сказала почему-то шепотом: Зашью, постираю... Вечером принесу.
- Хорошо, - ответил Ширхан тоже тихо, не глядя на нее.
- Ширхан, - сказал я, когда Гюллю ушла. - А ты бы купил себе новую рубашку.
- Денег нету, - с улыбкой ответил он.
Не зная, что сказать, я встал и ушел. Я сам не понимал, откуда взялось это чувство вины. Впервые в жизни мне было нехорошо, неспокойно от сознания того, что мы богаты, а другой так-беден, что не может купить себе рубаху, мне было совестно перед Ширханом за наш достаток. Быстро придя к решению, я скользнул мимо бабушки, которая по-прежнему дымила, сидя на топчане, и прошел в комнату. Я знал, что бабушка кладет деньги под тюфяк. Как настоящий вор, я настороженно огляделся по сторонам, приподнял тюфяк, схватил большую бумажку и побежал в сад. Ширхан лежал на спине, закинув руки за голову. Я наклонился, заглянул ему в лицо: спит или не спит?
- Чего тебе?
Я развернул зажатую в кулаке ассигнацию.
- Откуда у тебя деньги? - он сразу сел.
- Тебе принес. Возьми, купи новую одежду. Ширхан взял ассигнацию, повертел в руках...
- А кто тебе ее дал?
- Никто... Я сам... У бабушки под тюфяком взял. У нее много! Хочешь, еще принесу?
Шнрхан задумчиво оглядел бумажку:
- Отнеси на место, - сказал он, протягивая ее мне. - Не нужны мне ворованные деньги.
- Почему ворованные? - неуверенно возразил я. - Это же бабушкины. А бабушка моя.
Ширхан усмехнулся.
- Но раз бабушка не знает, что ты взял деньги, значит, ты их украл. Иди положи на место. Быстрее! - И добавил, вздохнув:
- Ты хороший мальчонка, но только знай: мы люди бедные, но воров и жуликов у нас в роду не водилось!
Он взял меня на руки, поднял и поставил на землю.
- Давай быстрей. Не положишь на место, бабушке пожадуюсь!
Глубоко униженный, я поплелся класть деньги обратно. И тут меня застала бабушка.,
- Это что такое? Зачем деньги брал?
- Посмотреть...
- Не ври! Кто подучил деньги взять? Ширхан?
- Нет! - крикнул я. - Никто не учил!
- Ну хорошо, - бабушка подсела ко мне. - Воровать никто не учил. А кто сказал, пойди возьми у бабушки деньги? Гюллю?
- Не-е-т! - снова закричал я.
- Ширхан?
- Нет! Нет! Нет!...
- У-у, суннитский выродок!... Наверняка этот сукин сын хамшари (так называли у нас азербайджанцев с той стороны Аракса) подучил ребенка!...
В окно мне было видно, что Ширхан стоит, опершись о колонну, и слушает наши голоса.
- Я же сказал: никто меня не подучивал! - В последним раз выкрикнул я и зарыдал.
- Ладно, ладно!... - бабушка сразу смягчилась. - Садись, поешь...
- Не хо-о-чу! - всхлипывал я, вытирая слезы ладонью.
- Ишь ты, суннит хвостатый! - разозлилась бабушка. - Обиделся! Нежный какой!...
Сердясь на папу, бабушка обычно называла его "хвостатый суннит". Как-то раз я не утерпел и спросил Гюллю, правда ли, что у суннитов бывают хвосты. Гюллю расхохоталась и сказала: конечно, бывают. Точно, как у козлов.
Осмотревшись по сторонам, я незаметно взял бабушкин мундштук и сунул под диванную подушку. Я всегда что-нибудь прятал у бабушки, когда она ругала папу "хвостатым суннитом" - очки, платок, мундштук - и с наслаждением хихикал, видя, канона в гневе швыряет все подряд, отыскивая пропажу. И, конечно, бабушка тотчас хватилась мундштука.
- Гюллю! Эй, Гюллю! Опять эта проклятая штуковина подевалась куда-то! Гюллю! Гюллю!
- Какая штуковина, ханум? Мундштук или очки?
- Мундштук, чтоб он сгорел! Это все джинны, аллахом про клятые! Их рук дело! - ворчала бабушка.
Я рассмеялся. Гюллю, хохотушка от природы, тоже залилась смехом.
- Чего ржешь, кобыла?! - набросилась на нее бабушка. - Мальчик смеется, так он дитя, а тебя кто щекочет?!
Гюллю притихла и, посмеиваясь исподтишка, стала искать мундштук. Нашла.
Бабушка свернула папиросу, закурила...
- Не хочешь есть, отправляйся домой, - она не глядела на меня. Каждый хвостатый суннит будет тут мне капризничать!...
- Ханум! - Гюллю ласково взглянула на меня. - Он же хороший мальчик. И нет у него никакого хвоста. Какой может быть хвост, раз мать шиитка?...
Я молча подсел к скатерти, раскинутой на топчане в коридоре. Гюллю принесла казан с долмой. Бабушка положила себе и мне в тарелки.
- Забери остальное, - сказала она. - Сама поешь и Ширхана накорми.
Гюллю забрала казан. Бабушка полила мне долму катыком с растертым в нем чесноком.
- Прочти молитву и ешь!
Я почему-то всегда стеснялся вслух повторять молитвы, которые читала бабушка, я твердил их про себя, не понимая смысла. А бабушка утверждала, что стоит произнести "Бисмиллах!" - "С богом!", как разбегаются все джинны.
Я торопливо поел, вскочил и побежал в комнату, где жил Ширхан. Он сидел на войлоке и ел долму.
- Пей. Вода свежая. - Гюллю поставила перед ним воду в медном кувшине. И сказала, указывая на тарелку. - Хочешь еще? Там осталось.
- Хватит, - ответил Ширхан как-то особенно мягко, - са ма поешь.
Гюллю поглядела на него пристально, печально - я впервые видел у хохотушки Гюллю такие глаза, - глубоко вздохнула и молча ушла.
- Правда, она хорошая? - спросил я, когда Ширхан кончил есть.
- Это как? - Ширхан удивленно взглянул на меня.
- Тебя очень любит.
- Почему любит? Как? Это что - ханум сказала?
- Нет... Она вообще хорошая, Гюллю... Только вот руки мылом пахнут!
- Что делать, братик? - Ширхан улыбнулся. - Она же прислуга. Духи, как у твоей мамы, ей не положены,
Мне почему-то опять стало неловко, я нахмурился.
- А хорошо, если бы все были богатые, правда? - спросил я, помолчав.
- Пока есть падишахи, не могут все быть богатыми, - со вздохом сказал Ширхан.
- А почему?
- Да потому, что падишах только богачей привечает: ханов, беков, а из простого народа кровь сосет!
- Зачем? - снова изумился я. - Что ему сделал простой народ?
- Ничего он ему плохого не сделал, все плохое только от падишахов. - И помолчав, добавил, словно бы говоря сам с собой: