- Истинно! - согласился папа. - Причем, торговлю пророк считал праведным делом, он и сам занимался ею.
- Спета ихняя песенка! - с уверенностью заявил Мешади Гара, имея в виду беков. - Будущее принадлежит торговле!
Беки к нам в гости не приходили, в разговорах этих не участвовали. Но маму очень тянуло к ним, она вела дружбу с женщинами из бекских домов: с дочерью городского пристава Захрой-ханум, с Махбубой-ханум, дочерью владельца бань, с Бике-ханум и дочерью самого Джавада-ага. Мама любила ходить в гости к своим именитым подругам и нередко брала меня с собой. Обстановка у них была не богаче, и кормили у них не вкусней, чем у нас, но при всем том я не мог не ощущать, что и хозяйки, и их дети держали себя высокомерно по отношению к нам. Мальчишки моих лет, обращаясь друг к другу, говорили "бек". Я избегал сына Джавада-ага и предпочитал играть с сыном тети Кеклик или с племянником пекаря Темира Медведя. Мама была очень недовольна моей тягой к плебеям.
- В отцовскую родню пошел! - сквозь зубы цедила она. - Бабка Халса за всю жизнь пары туфель не износила. Да и дядюшка Губат чарыков не снимает!...
Она почему-то не понимала, не хотела понимать, что высокомерие бекских сынков обижает меня. И известие об установлении нового правительства, которое всех уравняет в правах, было почему-то не по душе маме. Думаю, она и сама не знала почему.
Прошла неделя-другая, и дедушку Байрама вызвали к губернатору, а когда он возвратился, то сказал, что новое правительство назначило его приставом в наш уезд. Губернатор сказал дедушке, что он достоин более высокого поста, но нужно покончить с кровной враждой в Гюней Гюздеке, и никто, кроме него, не может с этим справиться.
Участок, который поручили дедушке, был самым большим и самым беспокойным в уезде, а потому дедушке предоставили право самому набрать себе помощников. Конечно, дедушка взял Кызылбашоглы и еще несколько самых храбрых и преданных ему парней из своего рода.
Гюней Гюздек не был центром уезда, но дедушка решил обосноваться именно там, считая, что только постоянное его присутствие сможет остановить резню.
...После свержения Николая, во времена "свободы" самый большой в городе дом, принадлежавший ранее богатому молоканину, купил помещик Наджаф-бек, высокий плечистый мужчина, не, расстававшийся с дубинкой красного дерева. Это была легендарная "дубинка Наджаф-бека". Если бек, уходя прогуляться, оставлял свою дубинку в какой-нибудь лавке, тем самым лавка эта и ее хозяин сразу же становились неприкосновенными. В период "свободы" Наджаф-бек был одним из хозяев города, за каждым из таких беков стояло целое племя, каждого сопровождал отряд вооруженных всадников. Эти самозванные хозяева продолжали распоряжаться в округе и после установления мусаватского правительства, мусаватистов же это, видимо, мало интересовало. Я слышал, как папины гости говорили, что Наджаф-бек, прохаживаясь по балкону своего нового дома, расположенного в самом центре города, громко восклицал: "Азербайджан какой-то придумали!... Азербайджан! Дай по нему разок дубинкой - вдребезги разлетится!..."
Думаю, что Наджаф-бек со своей дубинкой и понятия не имел, что такое Азербайджан и какое еще может быть азербайджанское правительство. Сказать по правде, царское правительство добилось того, что слово "Азербайджан" в Азербайджане никогда и не употребляли. Земля его была разделена на губернии и именовалась: "Гянджинская губерния", "Шамхорская губерния" и т. д. И не удивительно, что такие люди, как Наджаф-бек, влиятельные, но совершенно невежественные, понятия не имели, как называется их родина. Если же какого-нибудь крестьянина спрашивали, какой он национальности, он отвечал: "мусульманин".
Новое правительство много говорило об Азербайджане, о национальном единстве, и папины гости тоже часто произносили слова: "национальное освобождение", "национальное азербайджанское правительство", и произносились эти слова с воодушевлением. Именно тогда я впервые услыхал от отца слово "родина". Мне казалось, что слово это было всегда, всегда жило где-то, забытое всеми, а вот теперь всплыло на поверхность. Потом, когда я стал кое-что понимать, я часто возвращался мыслями к впечатлениям этого периода. И понял, что, раздробленный иноземными захватчиками на отдельные ханства, угнетаемый иранским шахом по ту сторону Аракса и царским правительством по эту, Азербайджан не осознавался моими соотечественниками как родина, они даже забыли его название, забыли, к какой нации принадлежат.
И вот теперь все оживилось, забурлило... Детей собирали в отряды и учили их патриотическим национальным песням. Я активно участвовал в одном из таких отрядов. Под руководством старших мальчиков, назначаемых командирами, мы ходили строем, - учились петь, приобретали солдатскую выправку. Но и в этих отрядах хвастливые и заносчивые бекские сынки оставались бекскимн сынками, я видел, что их больше привечают, больше им уделяют внимания. А я, как ни богат был мой отец, оставался гражданином второго сорта. Я злился на бекских сынков и на правительство обманувшее мои надежды. А папа, часто ездивший в Баку по торговым делам, в которых он так преуспел при мусаватистах, с увлечением рассказывал о пламенных речах вождя мусаватистов Магомета Эмина Расулзаде.
У мамы опять усилилась малярия. Приступы мучили ее каждый день. Гноились места уколов. Как только они немного зажили, Иван Сергеевич порекомендовал маме месяца на два поехать в село. Гюней Гюздек славился своим климатом и хорошей водой, а потому мама, я, сестренка Махтаб и Зинят отправились туда.
Дедушка Байрам с бабушкой Фатьмой жили в доме дяди Губата, а на службу дедушка ходил в "канцелярию" (иначе люди не называли этот дом), построенную еще при Николае.
Очень скоро мы все, и я в том числе, почувствовали, что жена дяди Губата (она была из рода Вели) не в восторге от того, что дедушка живет у них, да еще и мы приехали. Виду она не подавала, но, возможно, мама не без основания наказывала Зинят повнимательней следить за едой, как бы не подложили яду.
Дедушка горячо взялся наводить порядок в Гюней Гюздеке и окрестных селах, но это не очень-то ему удавалось. Хотя аксакалы и заверяли его торжественным образом, что головой отвечают за порядок и законность в своем роду, но как можно было помешать людям стрелять из-за угла и в темноте резать друг друга?
Однажды вечером дедушка Байрам сидел в гостиной и беседовал с одним из аксакалов - десятипудовым Гаджиоглы Алмамедом. На столе посреди комнаты горела тридцатилинейная лампа, я возился на ковре, прислушиваясь к разговору взрослых - в отличие от отца дедушка Байрам никогда не прогонял меня. Вдруг раздался выстрел, и ламповое стекло-разлетелось на мелкие кусочки. Дедушка отскочил вглубь комнаты. Вбежали мама и бабушка Фатьма.
- Не поднимайте паники! - сказал дедушка. - Принесите новое стекло.
Мама сдвинула стол в угол комнаты, принесла стекло, зажгла лампу...
- Лампа стояла прямо перед тобой, - сказал Гаджиоглы Алмамед, целились в тебя, Байрам-бек.
- Ты прав, - невозмутимо сказал дедушка.
- Из рода Вели кто-нибудь. Их рук дело.
Дедушка промолчал.
Вбежали стражники и усатый урядник.
- Господин пристав! - усатый урядник вытянулся перед дедушкой. - Мы обходили село дозором. Вдруг - выстрел... Прибежали... Никого нет!...
- А не заметили, - спросил Гаджиоглы Алмамед, - вон с той крыши никто не спрыгнул?
- Да как-то в голову не пришло...
- С крыши стреляли, - сказал Алмамед, показывая на хибарку с куполовидной крышей, где дядя Губат разводил шелковичных червей. - Оттуда вся комната, как на ладони.
... Через два дня после этого случая к дедушке, Байраму приехал в гости Ханмурад в сопровождении нескольких гачаков. Гости расположились на большом ковре, расстеленном посреди веранды.
- Что ж это ты совсем не показываешься? - спросила Ханмурада мама, когда трапеза была закончена.
- А я, Ягут-баджи, - улыбнувшись, ответил гачак, - орел. Привык кружить высоко в горах. Приручать орла - дело трудное.
Если бы другой человек сравнил себя с орлом, с птицей храброй и гордой, я счел бы это за хвастовство, но Ханмурад... Его имя вызывало в моем представлении высокие-высокие горы, гнездовья орлов, и когда Ханмурад, садясь на своего гнедого, исчезал из виду, он исчезал там, на недоступных другим горных кручах...