Туркмены молчат.
Проснулся Алай. Я ему по-французски: "Не спускай руку с револьвера". "А что такое?" - "Вот этот, длинный, решил нас убить". Мы как раз проходили мимо острова. "Можно до него доплыть?" - это я у пожилого спрашиваю. "Ребенок доплывет!" - "Ну и плыви!" - схватил его сзади и выбросил за борт... И сразу к тем: "Руки вверх!" Алай тоже наган на них. А тот, в воде, к лодке плывет. "Поворачивай, - кричу. - Застрелю, как бешеного пса!... Во сне решил прикончить, подлюга!"
И сделал два выстрела... Поплыл он к острову, куда ж деватъся... Только крикнул своим: если, мол, долю мою присвоите, на том свете найду!... А молодой вдруг и говорит: "Пристрели его ага!"
Короче, обезоружили мы их, связали, а ночью подошли к иранскому берегу. Продали оружие, получили за него золотом, с туркменами расплатились честно - я же слышал, что молодой не давал нас убивать, - даже больше дал, чем обещал. Ну а дальше... - дядя Нури засмеялся. - А дальше решили мы с Алаем шикануть. Живем-то раз... Одно скажу тебе, зять: хочешь узнать, что есть наслаждение жизнью, езжай в Тегеран! - Дядя Нури мечтательно прикрыл глаза, предаваясь сладким воспоминаниям, и хотел уже продолжать, но тут папа прикрикнул на меня, велел уходить. Я ушел. Конечно, я мог стать за дверью и, глядя в замочную скважину, слушать дальше, тем более что папа не стал бы проверять - он прогонял меня так, для порядка, а на самом деле не прочь был бы, чтоб я хоть немножко повзрослел. Впрочем, рассказы о жизни в Тегеране были совсем не так интересны для меня, и, хотя я потом не раз слышал их, они не остались в памяти. Вот разве только рассказ о том, как дядя Нури стал мусульманином...
"Когда я окончательно все промотал и понял, что вернуться домой не на что, мне вдруг пришла в голову идея. Я оброс, борода русая, говорю по-русски - меня все за русского принимали. Ну я и надумал, перейду-ка я в мусульманскую веру, за это в Иране хорошие деньги дают - в виде помощи и поощрения. И стал я говорить, что я русский, новообращенный мусульманин. Они меня хвалят, деньги суют, как, говорят, тебя прежде звали? Александр, а теперь Искандером назвался. А когда я молитвы по-арабски читал, они прямо заходились от восторга, все мне были готовы отдать. Ну уж эти денежки я проматывать не стал. Мало того, поклялся, что если удачно переберусь через Аракс, ровно месяц буду поститься я совершать намаз".
Тогда только что начался пост, и дядя Нури действительно постился и совершал намаз. Всех нас это поражало, мы привыкли видеть его развлекающимся в обществе собутыльников - и вдруг пост, намаз... Выглядело это все смешновато, и даже бабушка Фатьма недоверчиво покачивала головой, глядя на сына, стоявшего на молитвенном коврике. К вечеру, когда приближалась разрешенная постом трапеза, дяде готовили особые блюда, дедушкин слуга собирал для него в саду свежие тутовые ягоды. А дядя Нури целыми днями сидел уединенно, перебирал четки, читал молитвы, и кудрявая светлая его бородка становилась все длиннее и длиннее.
Но вот кончился пост, и, придя к бабушке, я увидел прежнего дядю Нури. Он сбросил бороду, надел сапоги, галифе и красавцем-щеголем сидел с приятелями за столом, уставленным бутылками...
Все вернулось на свои места.
ТРЕВОЖНЫЕ ВЕСТИ.
ПРОПАЖА СУНДУКА
Когда приходили гости, все чаще возникали разговоры о том, как ведет себя в России новое большевистское правительство. Говорили, что там прогнали богачей, фабрикантов, помещиков, что управляют всем рабочие и крестьяне.
Мне не очень-то верилось, что бедняки вроде Хайнамаза могут стать большим начальством, и все-таки эти вести радовали меня. Может быть, потому, что я испытывал злорадство по отношению к бекам и высокомерным бекским сынкам? Может быть, кровь простых людей, веками текущая в жилах моих предков, давала о себе знать?
Однажды я сказал маме:
- Вот будет у нас Советская власть, бекские сыночки не станут задаваться!
- Этот мальчишка сумасшедший! - папа изумленно взглянул на маму.
- Не оскорбляй ребенка! - немедленно вступилась за меня мама. - Ничего в нем нет сумасшедшего!
- Как это нет! Он будто родился большевиком! А ведь не понимает, болван, что начнись здесь советские порядки, и отца и деда его к стенке поставят!
- С чего это?! - впервые в жизни я осмелился резко возражать отцу. Вы же не ханского рода. Не беки!
Мама расхохоталась, а отец оглядел меня удивленно, но не без удовольствия. Даже улыбнулся.
- Большевики враждуют не только с беками, - терпеливо объяснил он мне. - Они хотят, чтоб совсем не было богатых. Чтобы все стали бедняками. Пускай, говорят, все будут голодранцами, как Фетиш! (Это был самый бедный человек в папином родном селе).
Папа говорил в озлоблении, и почувствовав это, я не вполне поверил ему. Но спрашивать ничего не стал и ушел в сад - думать.
Я знал, что папа не любит беков, не разделяет маминого восторга перед их благородством и родовитостью. Молодые беки, дружившие с дядей Нури, обращались с папой высокомерно, это задевало меня, а папа, хотя и заискивал перед ними, ненавидел и презирал этих богатых бездельников. "В кармане вошь на аркане! - презрительно говорил он, - а спеси на сто рублей!" Большие богачи, такие, как Мешади Кара, тоже обращались с папой снисходительно, и мне почему-то казалось, что если у власти будут такие хорошие добрые люди, как Хайнамаз или тот же бедняк Ширхан, папе не может быть плохо.
... Через несколько дней, под вечер, когда мы пили чай на веранде, раздался громкий стук в ворота. Зинят побежала отворять. Во двор въехал дедушка Байрам в сопровождении Кызылбашоглы и Гаджи. Парни были при оружии и перетянуты патронташами. Когда, спешившись, гости поднялись на веранду, я с тревогой увидел, как мрачен дедушка Байрам, всегда такой бодрый и веселый.
Дедушка отстегнул наган, отложил его, пододвинул стул, сел. Закурил, спросил, как дела, и, рассеянно выслушав отца, сказал:
- Сегодня ночью надо уехать из города. Части Одиннадцатой армии уже дошли до Барды. Дня через три будут здесь.
Наступило молчание.
- А правда, что большевики убивают всех, кто выше двух аршин ростом?
- Неужто и ты веришь в эту чушь?! - раздраженно бросил дедушка. Да, наш дедушка, выдержанный и деликатный, был сейчас сам не свой.
Снова наступило молчание. Дедушка Байрам несколько раз затянулся и сказал словно разговаривал сам с собой:
- Я этой Айне-ханум говорил: не задирайтесь, не губите людей понапрасну. Собрала пять сотен всадников, заняла Барду: "Я не пущу в Карабах Красную Армию!..." А как ты ее не пустишь, если это сель, горный поток!... Чем его остановишь? Вон какие государства не могут справиться с Красной Армией, а тут какая-то женщина с пятью сотнями людей... Только зря озлоблять большевистских солдат. Население пострадает, больше ничего.....
После ужина дедушка сказал отцу, что ночью Ахмедали приведет из Курдобы несколько коней и верблюдов, а пока нужно собраться, чтоб выехать до рассвета.
- А как же дом? Магазин?...
Дедушка не ответил.
- Возьмите только самое ценное, - помолчав, сказал он. - И полегче. Чтобы навьючить на верблюда. Пока поедете в Шехли, а там посмотрим...
- А сам ты как? - спросила мама.
- Отвезу Фатьму в Курдобу и вернусь в Алхаслы, к Казb Мирзе. Там Аракс близко.
- Думаете уходить? - спросил папа.
- Другого выхода нет... - Дедушка вздохнул. - Если туго придется...
Опустив шторы, папа с мамой стали складывать в большой, обшитый железом сундук наиболее ценные вещи. Утром сундук этот вместе с туго набитым хурджином навьючили на верблюда. В обоих наших домах осталось много ковров, серебряной посуды и других ценных вещей. Магазины были завалены товарами.