— Вот эта же уборка: еще рано копать свеклу, нет, он хочет выделиться, лопатой заставляет женщин ковырять, да ведь это слезы, крохи! И учет — по актам за год тридцать овец списано на волков! А сколько хори кур перетаскали, если верить тем же актам… В общем, послушаешь про дела в «Заре», кажется, глубина какая, достижения. А глубина — вот, — сбросив туфли, Бочкин мгновенно засучил штанины и прыгнул в таинственно переливающуюся воду. Она была ему до колен. — Ясно? Стоит только поискать дно… Нет, завтра же засяду за статью о плотинах, пропадает река!
К мосту подкатила двуколка, в ней сидел Никитенко, помахивая плетью. Лошадь помчала двуколку к мосту, одним махом взлетела на гору. Никитенко оглянулся. Валентина скорее угадала, чем увидела, на его лице язвительную усмешку. И заторопила Бочкина:
— Идемте быстрей, Василь. Муж, верно, пустился на розыски, я ведь его не предупредила.
Владимир был дома, и не один: рядом с ним Валентина увидела незнакомого человека со следами оспы на остроскулом лице. Глаза, темные и живые, таили в себе, казалось, неиссякаемую жизнерадостность.
— Знакомься, новый предрика, Николай Яковлевич Чередниченко, — сказал Владимир. — А это моя жена.
— Рад. — Чередниченко пожал руку Валентины своей сухой, горячей ладонью. — А у вас хорошо, будто попал в свое детство. Понимаю, что земляной пол далеко не роскошь, но люблю. Особенно летом, когда он побрызган водой и посыпан чебрецом. Знаете такую хитрую травку?
— Нет, я не здешняя.
— Что же вы, Владимир Лукич, в главное не посвятили жену? Или не до чебреца?
— Не до чебреца, Николай Яковлевич. Только одолели уборку зерновых, а тут свекла, фермы, озимые…
— И все равно, чебрец забывать нельзя. Если мы забудем запахи родины, что потянет нас к ней? Ладно, дарю. — Чередниченко вынул из кармана своего пиджака несколько тонких, похожих на брусничные стебельков с мелкими лиловатыми цветами.
Листья у чебреца были крохотные, резные. Валентина вдохнула едва ощутимый аромат. Вот чем неуловимым, незнакомым веяло после поездок от гимнастерки Владимира, вот чем пахнет в степи…
— В обкоме меня познакомили с положением дел, — продолжал Чередниченко. — Глыбу станем поднимать сразу, со всех сторон, не спеша, но основательно.
— Если бы! Не знаешь, за что браться, — сказал, нарезая колбасу, Владимир. — Кажется, будь в сутках сорок восемь часов, все равно не хватило бы. Кстати, Валя, заезжал Никитенко, сообщил, что вы купаетесь в реке с Бочкиным. Я не знал уже, что и думать.
— Мы не купались. Целый день были в «Заре», Володя. Редактор поручил нам показать колхоз, как передовой. Боюсь, не получится.
— То есть как не получится? Он у нас первый в сводках. Там действительно сдали больше всех зерна.
— А механизмы на фермах ржавеют! С людьми Никитенко разговаривает грубо! — начала Валентина, но муж прижал ее плечо ладонью:
— Мы есть хотим, Валя. Недостатки в любом хозяйстве найдешь, в лучшем из лучших. Никитенко не советую трогать, мы ориентируем остальных на опыт «Зари», о нем знают в области. Критиковать Никитенко — значит, самим бить себя по лицу. Он же после ранения пришел. Сам впрягался в гуж на пахоте…
— Так когда это было, Володя! Пойми, Никитенко уже не тот человек, который пришел когда-то к руководству колхозом. Хоть с тетей Дашей поговори… Он усвоил иную философию, а скорей это в нем и прежде жило, лишь теперь получило выход… Он сам мне сказал сегодня: кто силен, тот и прав. Значит, и дальше позволять ему внедрять эту философию в кавычках? — говоря, она бросила на сковороду сало, разбила яйца, подала на стол мгновенно зашипевшую яичницу. — Неужели тебя в этом надо убеждать, Володя? Даже тебя?
Чередниченко, попробовав ее стряпню, потянулся к солонке.
— А посолить забыли, милая хозяюшка. Вот что значит соединять общественное с личным, — улыбнулся, глядя, как хмурится Владимир, как смущенно трет ладонями Валентина свои пылающие от волнения щеки. — Ваш спор вдохновил меня, именно с «Зари» я и начну знакомство с районом. Не возражаете, Владимир Лукич? Обещаю: дубляжа не будет. Познакомлюсь, намечу план действия, поговорим.
Ночевать он ушел в дом приезжих, где для него приготовили комнату: семья прежнего предрика еще не освободила квартиру.