— Прочти, Володя, — протянула тетрадь мужу.
— Мерзавец, — сказал он, прочитав. — Попался бы, расстреляли на месте. Впрочем, сам осудил себя пострашнеи трибунала — гнить заживо.
Валентина слушала, как затихает дом: сначала ушла спать тетя Даша, потом Алена выключила телевизор, потушила в своей комнате свет… Вот и Володя, отложив карандаш, стал укладываться… Валентина ушла на кухню: следовало поработать над планами. Писала свое, а думала о Рыбине — спасти жизнь такой ценой, чтобы в конце концов превратить эту жизнь в несчастье… Валентина почувствовала, что задыхается. Совесть! Рыбина мучит нечистая совесть… Если что-нибудь случится со Светланой, не спасут никакие оправдания, перед собственной совестью не спасут.
— Володя. — Пройдя в спальню, тронула рукой уже уснувшего мужа. — Проснись, Володя. — И, когда он сел, взъерошенный, ничего не понимающий, сказала: — Ты можешь завести машину? Сейчас, сию минуту?
— Я и гараж-то не отопру. Мы же зимой не ездим. Чего тебе вздумалось? — пробормотал недовольно.
— Света… Нельзя было ее одну оставлять. И Алена говорила…
— Слушай, Валентина, так жить невозможно. — Владимир раздосадованно натягивал рубашку. — Вечно ты кого-то опекаешь, с кем-то носишься. Куда мы помчимся ночью, в снег, даже если я заведу «Жигули»? Трех шагов не отъедем.
— Что-то надо делать, Володя.
— Там живут теперь Шулейко, позвони им.
Валентина поспешно набрала номер:
— Анна Афанасьевна, я хотела просить вас… Волнуюсь о Свете… Не узнаете, как она там?
— Уже была, — пророкотал в трубке голос Шулейко. — Обои у мени, Михайловна. Ложись, отдыхай.
— Какие обои? — не поняла Валентина. — О чем вы, Анна Афанасьевна?
— У мене, говорю. И Света, и очкарик ваш.
— Какой очкарик? Иван Дмитриевич? Он-то как там очутился? Мы же вместе вернулись!
— Умести, да не умести! — сочно рассмеялась в трубку Шулейко. — Утром прибегне. Спи, Михайловна, и нам пора на боковую. Скоро полночь. — В трубке звякнуло, телефон отключился.
— Ну, что там? — обступили Валентину домочадцы.
— Светлана у Шулейко. И физик наш почему-то, — недоуменно пожала она плечами. — Неспроста все это. Что-то там произошло.
— Не произошло, коль обои живы, — вынула из косы гребенку тетя Даша. — Ну, слава тебе господи. Скоро, геть, петухи запоють.
— Чего Аллочка прибегала? Опять какая-либо трагедия? — поинтересовался, укладываясь, Владимир.
— Похоже. В общем, они со Славой… как бы женаты. Пока негласно. Боюсь, это не для Аллы.
— Все вы тут, вижу, с ума посошли! — не на шутку вспылил Владимир. — Алла и Вячеслав! Эгоизм и самоотверженность! Легче северный полюс соединить с южным!
Валентине стало жаль его: расстроился, побледнел. Устает за день, и дома нет покоя.
— Не очень-то удобную выбрал ты себе жену. — Погладила его по руке. — В молодости сколько причинила тебе огорчений, сейчас… Уж такая есть, Володя, куда теперь денешься. Не изменюсь, да и поздно меняться…
Он молчал, закрыв глаза. Однако, не отодвинул руки, наоборот, положил на ее ладонь свою.
— У меня лучшая в мире жена, — сказал негромко. — Ты все вспоминаешь, Валюша, вроде итоги подводишь… И я немало в эти дни вспомнил. Вот ты говоришь: Иван Иванович. В каждом из нас, наверное, живет в какой-то мере Иван Иванович. Вопрос лишь, в какой мере… Важно вовремя остановиться, понять.
14
…Их пригласили к Сорокапятовым: приехала Нелли, отмечали день ее рождения, назначение на работу, диплом.
Трудно было на этом вечере Валентине, на все теперь она смотрела иными глазами, видела то, что, может быть, совсем не так воспринимали другие, — гостей усадили по рангам, хозяева лебезили перед Володей, на равных держались с Чередниченко, свысока поглядывали на остальных. Особенно старалась Зинаида Андреевна:
— Вот этот салатик попробуйте, Владимир Лукич, из свежей капустки, с уксусом, сахарком! Курочку, курочку берите! А вот буженинка, сама готовила…