— Ну-ка, принеси теплой воды, — сказала настороженно следившему за ней Леше и сняла пальто. — Да поищи чистые пеленки.
В жизни не приходилось Валентинке пеленать грудных детей. Как только развернула двойняшек, вся ее решимость исчезла. Она не знала, что делать с этими крошечными существами, как запрятать в пеленки непокорные, ускользающие ручки и ножки. Малыши были толстенькие, один белоголовый, другой с черным пухом вместо волос. Они кричали, зажмурив глаза, разинув беззубые ротишки. Люлька качалась, пеленки пришлось разложить на кровати. Сидевшие там мальчик и девочка смотрели на Валентинку, раскрыв рты, девочка постарше стояла, словно зачарованная. Один Леша не потерял присутствия духа: помог Валентинке связать орущих сосунов, нажевал в тряпочку и засунул им в рот хлебный мякиш. Валентинку покоробило, но что она могла предложить взамен?
Потом она умыла все еще ошалело пяливших на нее глаза старших детишек, заставила Лешу подмести пол. Изба приобрела более жилой вид, а дети уже не казались такими замурзанными. Даже льноволосая девочка вплела в косичку какую-то тряпицу.
— Покажи, где живет Волков, — сказала Валентинка, снимая с вешалки пальто.
— А вы разве маму не подождете?
Неужели это голос Леши, глаза Леши? Вот он как умеет говорить и смотреть, этот непослушный, упрямый мальчик. Разве могла Валентинка предполагать, что на свете существует второй Леша — тихий, застенчивый, ласковый…
— Я еще зайду, обязательно, — пообещала она.
Мальчик выбежал на крыльцо:
— Вон тот дом, под железом, — и добавил гордо: — Они богатые!
…Густой запах мясных щей с порога ударил в нос Валентинке. Возле печки орудовала ухватом крупная полногрудая женщина; услышав скрип двери, отставила ухват:
— Здравствуйте, здравствуйте! — Так вы учительша нашего ирода? И что с ним делать, ума не приложу, головушка моя горькая. Прежняя учительша жаловалась, вы… Отец и так кажный день шкуру спускает, а толку нет. У-у, изверг! — пригрозила она кулаком в угол.
Только сейчас Валентинка заметила Юру: он сидел с шилом и дратвой в руках, зажав между коленями валенок. Не поднял головы, не захотел поздороваться… Дом и вправду богатый: скатерть на столе, крашеные полы. Но эта женщина — какое сытое и злое лицо!
— Я не жаловаться пришла, — строго сказала Валентинка. — Юра неплохой мальчик, зря вы его ругаете. Просто, как учительница, я обязана познакомиться с условиями, в которых живет ученик.
— Это ли не условия! — развела руками женщина. — В чистоте, напоен, накормлен.
— Хлебца хоцу-у, — раздался вдруг с печки тонкий голосок, из-за трубы выглянула девочка с двумя торчащими косичками.
— Хлебца? — взвилась женщина. — Ах вы, несытые утробы! — Подскочив к печке, она вытащила горшок румяной молочной каши, бросила на стол хлеб, ложки. — Отцу хотела оставить, с работы придет. Нате, жрите!
Девочка с испугом следила за ее неистовыми движениями. Юра, все так же не поднимая от работы головы, сказал:
— Жри сама. Мы не собаки.
— Видите, разве это дети? — повернулась к Валентинке женщина. — С ними тут помрешь в одночасье. Родную мать уморили, а мне, чужому человеку, легко ли? Ох, уйду я, уйду! — заныла она, прижимая к сухим глазам передник.
«Уходи, да поскорей», — чуть не сказала Валентинка. Но, вспомнив свою ненужную вспышку в сельсовете, сдержалась. Лишь уронила:
— Передайте мужу, пусть обязательно зайдет ко мне в школу, — и обернулась к мальчику: — Ты, Юра, оказывается, мастер. Сапожничаешь!
— Ну, сапожничаю, вам-то какое дело? — огрызнулся ученик, подняв на нее недобро сверкающие глаза. — Поддабриваетесь? Я, может, не люблю добрых, вот! — и еще ниже склонил над валенком лохматую, давно не чесанную голову.
13
Мелкий дождь шуршал и шуршал за окнами, мерно, надоедливо, нудно. Валентина прикрыла форточку, задвинула шторы — такую тоску нагоняла осенняя непогода. Горький осадок оставила встреча с Огурцовой. Кажется, за плечами большой опыт, сразу чувствуешь человека, можно бы избежать столкновений. Не получается. Как у молоденькой Валентинки когда-то… Единственное, что пришло с годами: не нападать с бухты-барахты, вроде того памятного случая во Взгорье, с Лапниковым. Все-таки все в жизни учит, все оставляет свой след…
Пришел Володя, раньше обычного, долго мыл возле крыльца, из кадки, доверху заляпанные грязью сапоги. Войдя в кухню, зябко передернул плечами:
— Б-р-р! В правлении холодно, всюду сырость… Хорошо, что мы пока не подключились к центральному.