— Потому, верно, Тамара Егоровна и не живет с ним. А ведь любит.
— Не понимаю такой любви. Разошлись, а в гостях друг у друга бывают. Отдыхать вместе ездят… Впрочем, я не судья, сдаюсь! — поднял руки Владимир, увидев, как нахмурила Валентина брови.
Поужинав, он ушел к телевизору, смотреть футбольный матч. Отдыхать пришлось недолго, зазвонил телефон, Валентина услышала, как тревожно переспросил Володя:
— У трех телят паратиф? Из какого хозяйства взяты? Нет меток, нельзя установить? А вы что смотрели? Мы же договорились, что сами будете делать прививки! Какого черта… — Не отводя от уха трубки, он прикрыл ногой дверь: не хотел, чтобы Валентина слышала, как он отчитывает ветврача. Валентина давно привыкла к тому, что их дом — как бы штаб-квартира колхоза, что к ним могли позвонить, зайти в ночь за полночь, на рассвете и до рассвета… Но так и не смогла привыкнуть к этим выговорам по телефону, смеялась над Володькой: ты тут кипятишься, а он там, может быть, держит трубку подальше, чтобы не било в ухо. И вообще, что за метод общения с людьми — крик? Это уж расписываешься в полном своем бессилии.
Голос Володи глухо гудел за плотной дубовой дверью, а Валентину вновь увлекло в давнее, былое, когда она, очень юная еще Валентинка, переживала свои первые разочарования и первые, как ей казалось, «взрослые» горести…
14
С тяжелой душой вышла Валентинка из дома Волковых. Чем она может помочь… Не успела двух шагов шагнуть, как на нее налетела кругленькая, в сбившемся байковом платке женщина. Запыхавшись от бега, еле выговорила:
— Это ж вы Валентина Михайловна? — и зачастила ласковым говорком: — Жизни мне Лешка не дал, пойди да пойди за учительшей. Чем вы его приворожили, неугомонного? От прежней-то за версту бегал. Уж пойдемте, не побрезгуйте нами.
В избе было уже прибрано. Щуплый, с оттопыренными ушами хозяин вытаскивал из печи чугун с картошкой. Валентинка не смогла отказаться от ужина в этой гостеприимной семье. Ели картошку с квашеной капустой, солеными огурцами и грибами, пили молоко. Дети споро таскали из чугуна разваристые картофелины. Шатохина успевала вытирать им носы и рты, смахивать сор со стола, качать люльку, подкладывать грибы и капусту, да еще ела сама. Звали ее Марфой Ивановной, имя очень подходило ей — крепенькой, с веселыми карими глазами на румяном лице.
— Вот так и живем, — сказал Шатохин, когда все наелись и Марфа Ивановна убрала со стола. — По нынешним временам ничего. Вы-то сами городская? Тоже, поди, хватило лиха. — Шатохин полез в карман, достал щепоть махорки, крикнул: — Лешка, бумаги у тя нет? Была газетка, да я всю искурил.
Леша принес надорванную страничку:
— На, тять, это из старого учебника.
— Как наш старшой, не озорует? — спросил Шатохин, мусоля край цигарки. — Драть не надо?
— Не надо, — Валентинка улыбнулась, глядя на Лешу, у которого загорелись уши, а по щекам поползли белые пятна.
— Когда ты дрался, тятька, чо на себя наговариваешь? — выдавил Леша, пряча заблестевшие слезами глаза.
— Мир да лад! — раздался с порога насмешливый голос. Саша! Вот кого не ожидала встретить здесь Валентинка. И вообще не хотела встречать. — Тетка Марфа, сестре чего-то неможется, просила зайти.
— Сейчас я, Саня, сейчас, — засуетилась Шатохина.
— И мне пора, — поднялась Валентинка. — Темно уже.
— Одно неладно, проводить бы. И детвору бросить боязно, — загоревал хозяин.
— Чего бросать? Я провожу, — хмуро сказал Сашка. — Не съем, поди, вашу учительницу.
…Ленивая пороша тихо стлалась под ноги. Валентинка шла по знакомой тропе к еле видимой из-за снега школьной роще. Сашка шагал позади, курил. Когда капризный ветер менял направление, начинал дуть в спину, Валентинка ощущала запах крепкого самосада. Этот человек был всех роднее ей здесь. И в то же время — чужой, непонятный.
— Сердишься, Михайловна? — заговорил Сашка. — А ты не сердись. Конечно, я виноват, сболтнул, может, что зря. — Нагнал ее, проваливаясь в снег, пошел рядом. — Ни о ком раньше сердце не болело, о тебе болит.
Валентинка верила и не верила его словам: вдруг опять смеется? Хорошо бы уткнуться в тепло его рук, все позабыть, ни о чем не думать. А если обманут эти руки, горе станет только острей? Она откачнулась. Он не пытался удержать ее. Не пытался! Валентинка в смятении побежала. Потом сбавила шаг, прислушиваясь: не догоняет ли. Вокруг было тихо, березы медленно осыпали с веток иней. Оглянулась: позади никого.