— Лида вся извелась за эти дни, одно твердит: «Откормочник не брошу, как хочешь», — пояснил Шулейко. — Действительно, пятнадцать километров в наше время не расстояние, машину я вожу сам… Пусть мои живут дома. Тем более, мать — она когда-то пешком эти пятнадцать километров бегала. Ой, будет мне, что явлюсь с петухами! — улыбнулся он, поднимаясь. — И вам надо отдохнуть. Всех проблем, хоть до утра просидим, решить нам все равно не удастся.
— Вот так, Валюша. — Владимир, проводив Шулейко, взял газеты с тумбочки у двери, ушел в спальню. Немного погодя — Валентина еще не успела домыть тарелки — сказал оттуда: — Кстати, Лера привет тебе шлет. Обещает скоро явиться.
— Ты ее видел? Где? — обрадовалась Валентина.
— На совещании, в перерыв. Примчалась повидаться. Худая, в чем душа держится. Кто думал, что из нее выйдет поэтесса!
— Я, например. Ведь это же сразу было видно, Володя. — Валентина, закончив уборку, вошла в спальню, стала вынимать из волос шпильки. — Жаль Шулейко. А выговор… не расстраивайся, господи, разве он первый? И не последний! Как хорошо сказано у Леры в одном стихотворении: «И сколько б дней ни проходило мимо, и сколько бы ни пролетало лет, все впереди неугасимый, неистребимый жизни свет…»
— Каждый из нас по-своему счастлив и несчастлив, Валюша, — отложил Владимир газету. — Шулейко, безусловно, честно будет стараться делать то, что ему поручат, но душой… Чуть ли не весь обратный путь он мне рассказывал знаешь о чем? Об огурцах. За ужином нам подали свежие огурцы, с горчинкой. Он прочел мне целую лекцию по этому поводу, нет, скорей целую диссертацию… Я понял лишь, что при каких-то там условиях огурцы замедляют рост, а вещества в них продолжают накапливаться… С Николаем что решили? — спросил он вдруг.
— А ты что сделал бы?
— Кто его знает… Справедливей всего — позволить парню поступить, как он находит нужным. Слишком мы нынче опекаем молодежь, до тридцати лет — всё дети… Но для школы это — чепе. Тамара Егоровна что говорит?
— Примерно что и ты. Чепе — да, но такого рода чепе, что… Причина слишком личная, на всеобщее обозрение не вынесешь, резолюции не напишешь. И Нина Стефановна работает в школе…
— В общем-то… — чуть замялся Владимир. — Я навел кой-какие справки. Коля на стройке металлургического, живет в общежитии. Ты шепни потихоньку Нине Стефановне, чтоб не очень волновалась, мол, парень на месте…
— Разыскал? — Валентина обрадованно обняла мужа за шею. — А говоришь, нет времени для работы. Теперь мне понятен Сашка с его шапкой…
— Что еще за Сашка?
— Там, во Взгорье, всучил парнишке, под видом обмена, теплую свою шапку… А ведь, как и ты, на словах бывал недобрым.
— Мало ли что я скажу, — озорно провел пальцем по ее носу Владимир. — Люди нередко делают совсем не то, что говорят. Так что, поверь, я не самый худший вариант из подобных человеческих особей… И разве могу я забыть Афанасия Дмитриевича Хвоща? Такие люди, как Хвощ, при жизни кажутся очень обычными из-за беспредельной своей скромности, годы должны пройти, прежде чем разглядишь, поймешь, что они такое были… Вот ты говоришь, Валюша: Иван Иванович, Илья Кузьмич… А ведь они слывут деловыми людьми.
— По-настоящему человека знает лишь тот, Володя, кто зависит от него. Только тот, кто хоть в чем-либо зависит… О чем было у вас совещание?
— По вопросам народного контроля. Чередниченко здорово выступал, факты убийственные… Седой уже весь. А боец, Вот кто из племени несдающихся. Коммунист закаленный.
— Николаю Яковлевичу сам бог велел, он райгосконтроль. Тебя-то зачем на совещание? И так по два на каждый день.
— Пятнадцать тысяч гектаров, пять сел, две с лишним тысячи людей, в том числе сто двадцать два народных контролера… Это тебе не причина? — рассмеялся Владимир.
— Причина! — согласилась она.
— Думаешь, чего я примчался ночью? Представил, как ты плачешь тут одна… Дорогой под воркотню Антоныча об огурцах вспомнил нашу с тобой встречу, даже испугался: а если бы я не сообразил тогда поехать к вам во Взгорье? Не сняли бы дачу? Что была бы за жизнь без тебя…
— Господи, да еще немного, я и сама помчалась бы разыскивать тебя в Вологду!
— Правда? Вот не знал, а то уж постарался бы соблюсти свое мужское достоинство. Значит, ты ни о чем не жалеешь? Совсем ни о чем? Ведь ты горожанка, а со мной — навсегда в село.
— Я выросла в тихом городишке, Володя… Взгорье вообще не думала оставлять. — Валентина не умела объяснить, это было трудно объяснить, что она действительно привязалась к сельской, глубоко осмысленной, на ее взгляд, глубоко плодотворной жизни. Полюбила простор, тишину, ранние рассветы и закаты, запах волглых полей, осенние густые краски… Только тут, где она провела многие, лучшие свои годы, где все вокруг стало родным и привычным, ей покойно и хорошо. — Мы ведь могли… Тебя не раз приглашали в область.