Почему она наблюдала за мной?
Это чертовски жутко.
Ладно, прошлой ночью я тоже был жутким, но, по крайней мере, это было не лицом к лицу. Она не видела, как я трахал ее глазами.
Ее губы растягиваются в улыбке, и я снова чуть не падаю, отталкиваясь от стены, одергивая за подол своей рубашки.
— Какого черта, — раздраженно огрызаюсь я.
— Тебе не нравится, когда за тобой наблюдают? — спрашивает она.
Я хватаю с пола шпатель и усмехаюсь.
— Я за тобой не следил.
— Конечно, — говорит она, прежде чем исчезнуть в коридоре.
Я крадусь к дверному проему и заглядываю за угол. Она входит в третью дверь слева. Через две комнаты от этой.
— Сука, — бормочу я себе под нос, собирая свои принадлежности и направляясь в комнату напротив. Как она смеет осуждать меня за то, что я делаю то же самое, что она только что сделала со мной. Я не буду заниматься ее комнатой, пока не буду уверен, что она ушла.
Она странная.
Стремная.
Как и я.
Ну, блядь.
Представьте мое удивление, когда я вернулась в Сомерсет-Хаус и увидела, что дверь Сары открыта. Ее не было в комнате, зато там стоял чувак без рубашки. И это был тот самый чувак с прошлой ночи. Жуткий тип. Но потом я позволила себе быть жуткой, потому что не могла оторвать от него глаз. Его джинсы низко сидели на бедрах, а из-под них выглядывала резинка его боксеров. Мышцы на животе напрягались при каждом движении, а на руках – при каждом взмахе шпателя. Пот стекал по его телу. Он был чертовски горяч. Его реакция на мой пристальный взгляд была вишенкой на торте. Я никогда не видела, чтобы мужчина так бесился из-за того, что на него смотрят. Я не могла не рассмеяться, потому что он вел себя как полный лицемер.
Я не могла разглядеть его сквозь темные тонированные стекла, но я знаю, что он наблюдал за моим окном прошлой ночью. Как женщина, я могу распознать смущенный взгляд.
Достав одежду из сумки, я кладу ее в комод. Скрипучее дерево издает громкий звук, когда я закрываю ящик. На комоде стоит моя небольшая коллекция таксидермии, и я обращаю внимание на этих существ, которые приносят мне столько радости. Я глажу мех маленькой белки, с которой началась моя коллекция. У нее нет ушей. Они потерялись за годы, прошедшие с тех пор, как ее маленькое сердечко билось в последний раз. Заметив ее на распродаже, хозяева практически подарили ее мне. Она очень страшная на вид, но я ее люблю.
Рядом с белкой лежит череп енота, и я провожу пальцами по крошечным зубам. Меня странным образом завораживает смерть, и мне нравится, что моя коллекция заставляет людей чувствовать себя неловко, когда они заходят в мою комнату. По крайней мере, мне не нужно беспокоиться о том, что кто-то украдет мое дерьмо. Никому не нужен Ван Гог, – моя маленькая ушастая белка, или Карди, – моя мышь-стриптизерша на миниатюрном металлическом шесте. У меня даже есть пара собачьих яичек в банке, наполненной формальдегидом. Рядом с ней лежит свернутый и завязанный кожаный свиток, а в прорези внутри торчат кости разных размеров. Это моя коллекция бакулюмов – костей полового члена разных млекопитающих. Разве это не забавно? У меня был бы и человеческий бакулюм, если бы люди не были одними из редких млекопитающих, у которых нет костей полового члена. Это называется стояк, мать твою.
Когда я впервые приехала в Сомерсет-Хаус, мне попытались сказать, что я не могу взять с собой свою коллекцию. К счастью – и это неудивительно, но никто ничего не изъял из моего рюкзака, когда я ждала пока меня зарегистрируют. Я бы ни за что не рассталась ни с чем из этого. Это всё, что у меня осталось от дома, когда у меня еще был настоящий дом. Им придется смириться со своим странный страхом перед этими безобидными мертвыми вещицами, тем более что они имеют дело с некоторыми из нас, кто сам уже почти мертв к тому времени, когда оказывается у них на пороге. Кстати, о смерти: если кто-нибудь не сделает из меня чучело, когда я умру, я останусь и буду преследовать их целую вечность.
Стараясь не отвлекаться от работы, я залатал уже одну из трех дыр в комнате напротив той, где она столкнулась со мной. Однако меня бросает в пот не только из-за жары. Дело в обвинениях, которыми она разбрасывается. И не важно, правда это или нет.
Я кладу шпатель на обшарпанный комод и направляюсь через холл к ее комнате. Стук эхом разносится по коридору, и я наполовину ожидаю, что она оставит меня стоять здесь. Не уверен, что сам впустил бы ее. Нет, определенно не стал бы. Но она впускает, и я протискиваюсь в ее комнату, пока никто не успел пройти по коридору и не увидел, что тут происходит. Я приближаюсь к ней, и она отступает на шаг, подстраиваясь под каждый мой, пока я не прижимаю ее спиной к стене. Чувствует ли она, как мои глаза прожигают ее насквозь? Я надеюсь, что чувствует. Что-то отвлекает мое внимание от намека на страх в ее глазах – странная безухая белка на ее комоде, – но затем мой взгляд возвращается к ней.