Она, блядь, даже не представляет, какой беспорядок тут устроила. Несмотря на это, мысль о том, чтобы наклониться и поцеловать ее, доставляет мне удовольствие, но я с трудом прогоняю это желание.
Я сжимаю в кулак ее волосы, и она хнычет.
— Зачем ты это сделала?
— Потому что ты ведешь себя как придурок, и это ненормально – быть настолько одержимым этой чертовой краской.
Мои глаза сужаются.
— Я просто горжусь своей работой.
— Это нечто бо̀льшее. За последние пять минут ты убил меня тремя разными способами, не так ли? — ее взгляд становится жестким. — Так?
Как она узнала? Неужели она видит склонности к убийству на моем лице? В его выражении? Или в моем сердце?
Мои губы сжимаются, но я отпускаю ее и иду к комоду. Ее глаза расширяются, когда я беру в руки ее странную маленькую белку, размазывая немного краски по белоснежной груди.
— Быть настолько одержимой мертвыми вещами тоже ненормально.
Ее глаза становятся то широкими, то узкими, она смотрит на меня так же, как я смотрел на нее, когда она проводила кистью с краской по потолку. Она, наверное, мысленно убивает меня, пока мы разговариваем. Вот как она узнала.
Подобное притягивает подобное.
Она бросается ко мне, и я поднимаю белку над головой. Ее щека прижимается к моему животу, пытаясь вцепиться в свою жуткую игрушку, но она слишком низкая, чтобы дотянуться до нее.
— Если ты сломаешь Ван Гога, я сломаю тебя! — визжит она. В ее словах звучит злобное, дикое рычание. Так мило. — Отдай!
Отчаянный гнев на ее лице заставляет меня задуматься, но я не обращаю внимания на ее эмоции, когда мой взгляд падает на серую мерзость, размазанную по потолку. Я возвращаю свое внимание на задиристую женщину, пытающуюся дотянуться до белки в моей поднятой руке.
— Ты уже убила меня, косточка? Убила в своем воображении?
Ее грудь врезается в меня, когда она пытается взобраться по моему торсу, чтобы забрать свою драгоценность.
— Я убью тебя!
Что-то подсказывает мне, что так бы она и сделала. Если бы нож был прямо здесь, она бы точно использовала его против меня. У нее такой безумный взгляд, который я узнаю в своем отражении иногда.
— Я заберу это с собой, — говорю я, и мои слова заставляют ее опустить руки, и убийственно впиться в меня глазами. — Когда я приду завтра исправить это дерьмо на потолке, я верну тебе твою глупую белку.
Ее глаза мечутся между мной и белкой.
— Если с Ван Гогом что-нибудь случится, я, блядь, удалю все те части на тебе, которых не будет хватать на нем.
Свирепость в ее тоне отзывается прямо в моем члене. В каждом слове сквозит неоспоримая уверенность. Если у Ван Гога отвалятся маленькие яйца – если они у него вообще еще есть, – мои будут следующими. Но я не собираюсь разбирать на части ее отвратительное чучело для эмоциональной разгрузки. Это залог, который гарантирует, что я увижу ее снова. Как ни странно, именно этого я хочу больше всего на свете.
Я отношу белку в машину и запираю ее в багажнике, а затем возвращаюсь в ее комнату, чтобы собрать свои вещи и вытереть пролитую краску, пока она не застыла. Она сидит на кровати, надувшись, и смотрит на меня полным ненависти взглядом.
Прежде чем выйти из ее комнаты, я в последний раз поворачиваюсь к ней.
— Увидимся завтра, косточка.
Меня переполняет гнев, когда я смотрю на пустое место на комоде, где раньше стоял Ван Гог. От переживаний о том, всё ли с ним в порядке, я грызу ногти. Заботятся ли о нем? Не выставляет ли этот ублюдок его на прямые солнечные лучи, которые могут повредить его шерсть? Мой взгляд падает на засохшую серую краску на потолке. Это не давало ему право брать то, что принадлежит мне. Это чертовски глупо. Бьюсь об заклад, он так же истерит, когда проливает стакан молока.
Я встаю с кровати, иду по коридору и останавливаюсь у стола коменданта.
— Чем я могу помочь тебе, Рейна? — спрашивает Люси.
— Могу я одолжить у тебя маркер?
Она роется в ящике стола, пока не находят толстый черный маркер и протягивает его мне. То, что нужно. Когда я возвращаюсь в свою комнату, меня охватывает приятное волнение. У него случится хренов сердечный приступ, когда он придет сюда, чтобы исправить потолок, и увидит, что я для него приготовила.
Я снимаю с маркера колпачок. Прислонившись к стене, подношу маркер к носу, глубоко вдыхая. Химический запах обжигает носовые пазухи, и я вспоминаю, как некоторые утверждали, что от этой штуки можно словить кайф. На самом деле нет, но запах напоминает мне о тех временах, когда я пробовала. После этого я перешла к более распространенным методам, а токсикомания не пришлась мне по вкусу. Это просто лишило меня сознания, подарив ощущение кайфа на три жалких секунды. Пустая трата денег, особенно когда я открыла для себя «вещи», которые могли доставлять мне кайф часами или днями напролет.