— А ну-ка фу, — попробовала урезонить ее Ася, однако пес не умолкал. Длинная цепь позволяла ему двигаться почти по всему дворику, он остервенело кидался на сетку так, что, казалось, вот-вот повалит ее и выскочит наружу.
— Ну тихо, тихо, — уговаривала Ася собаку, не рискуя подойти ближе, — чего ты злишься? Успокойся…
— Фу, Пестрый, кому говорят! — раздался вдруг громкий голос. Дверь вагончика широко распахнулась, и на крыльцо вышел белобрысый.
— Заткнись, слышь, заколебал уже своим гавканьем! — рявкнул он.
Пес заскулил и утих.
Белобрысый выкинул с крыльца окурок и метнул цепкий взгляд за ограду. На лице его отразилось недоумение, затем оно вытянулось, а брови знакомо нависли над переносицей.
— Фу ты, ну ты, ножки гнуты, — пробормотал он вполголоса, не спеша вытер ладони о штаны и спустился с крыльца.
Дворняга подобострастно и выжидающе глядела на него, готовая вновь оглушительно залаять. Белобрысый прошел мимо нее и приблизился вплотную к рабице.
— Чем обязан, мадам? — Он был трезв, во всяком случае, гораздо трезвей, чем в прошлый раз — его движения выглядели скоординированными и четкими, голос звучал тверже и жестче. — Опять молчим? — Он недобро усмехнулся и уцепился пальцами за сетку. — Коли пришла, так уж нужно разговаривать, общаться, ухватываешь? А ну, иди сюда. Подойди, говорю.
Ася послушно подошла к ограде.
Пес за спиной у белобрысого тревожно гавкнул.
— Цыц! — коротко приказал тот.
Теперь Ася видела его совсем хорошо: те же самые изгвазданные джинсы, только вместо защитной куртки растянутый серый свитер, над правой бровью и на скуле две багровые ссадины.
— Ты зачем сюда пожаловала? — Белобрысый слегка качнул сетку на себя. — Пожалела? Пожалела, ясный перец, поверила тому, что я тебе впаривал. Да ты… дура ты полосатая, я ж в стельку был, не видела?! Добренькая нашлась, ядрена корень… цыц, Пестрый, хвост оторву!
Асе показалось, что сейчас он снова, как в прошлый раз, сорвется на крик, но нет — его голос остался спокойным.
Пару мгновений они молчали, глядя друг на друга в упор.
— Слушай. — белобрысый вдруг зло сощуришь — а может, у тебя с мужем не того … долг-то свой супружеский исправно выполняет? — Он захохотал.
Она почувствовала острую, невыносимую боль и едва удержалась, чтобы не застонать. Никогда в жизни ей не было так больно — словно внутри поворачивала огромный ржавый гвоздь.
Ася резко отвернулась. Она почти бежала, не разбирая дороги, не видя ничего вокруг из-за застилающей глаза плотной пелены слез. Позади раздались быстрые шаги.
— Стой. Погоди.
У нее закружилась голова. Она еще немного прошла вперед и остановилась.
— Ну прости, — он обошел ее сбоку, заглянул в лицо, — слышь, прости меня. Я … сам не знаю, что говорю. Это от страха, наверное. Сейчас, думаю, протру глаза, погляжу за ограду, а там нет никого. Со мной такое бывает иногда… Ну хочешь, на колени встану?
Ася улыбнулась сквозь слезы и качнула головой. Белобрысый осторожно провел пальцем по ее щекам, сбирал влагу.
— Ты простила? Тогда не плачь больше. Тебя как звать-то?
— Анастасия. — Ася тихонько шмыгнула носом.
— Настя, значит, — задумчиво приговорил он.
— Ася, — поправила она.
— Нет, Настя. Настена. Так по-нашему, по-русски, и не спорь со мной.
— Не буду.
Позади пес загремел цепью жалобно и тоскливо по скуливая. Белобрысый улыбнулся.
— Ну-ка, крикни ему «Фу. Пестрый!» Не бойся, громко крикни, он послушает.
— Фу, Пестрый! Фу! — звонко прокричала Ася. Наступила тишина.
В следующее мгновение белобрысый подхватил ее на руки и понес.
Прижимаясь щекой к колючей, грубой шерсти его свитера, Ася точно во сне видела голые колючие кусты боярышника вдоль тропинки, ветхую калитку в ограде, горкой сложенные, отсыревшие поленья во дворе, настороженную морду пса.
Протяжно заскрипела дверь вагончика…
…Как мало, оказывается, мы знаем о самих себе. Как заблуждаемся, думая, что все у нас прекрасно, все, как у людей. И вдруг — молния, шок, неумолимая догадка, озарение…
На самом деле Асино счастье обитало здесь, в этой убогой, низенькой и тесной комнатенке с самопальной железной печкой в углу, с единственным, занавешенным газетой окном, с лампочкой без абажура на потолке. И звуки здесь были особенные, сливающиеся в единую, странно завораживающую симфонию: гулко капающая вода из прохудившегося умывальника, жалобный стон диванных пружин, пьяный голос в отдалении за окном, равномерно и беззлобно выкрикивающий бранные слова…