Отошедший от костра на некоторое время Вильгельм вернулся снова, да не с пустыми руками.
— Во, — сказал он. — Гляди, парни, что у меня есть.
Принц выставил вперед три искусных кубка без ножек, выполненных из глины, потом обожженных и разукрашенных глазурью. Чурила, не скрывая разочарования, промычал что-то нечленораздельное, а потом добавил:
— Красивые древние вещицы. Хрупкие и дорогие, поди. Поздравляю. Отличные стаканы.
Вильгельм весело хмыкнул.
— Видать, и я могу глаза отводить! — сказал он. — Не туда смотрите.
На другой его руке, той, что в повязке, покоился кувшин с узким горлышком. Действительно, его никто и не заметил.
— Если он пустой — то это самое большое разочарование сегодняшней ночи, — проворчал Стефан, тоже слегка уязвленный своей невнимательностью.
Вильгельм выставил стаканы, присел к костру и, приоткрыв пробку на кувшине, втянул в себя воздух:
— Цветами пахнет и еще чем-то, чего никак не разобрать.
Стефан тоже принюхался, потом нос к горлышку сунул Чурила.
— Откуда это у тебя? — поинтересовался он.
— Стаканы мне кузина ссудила, сказала: все равно у нее разобьются, пусть уж лучше это сделает кто-то другой.
— Нет, я про питие, — отмахнулся Пленкович.
— А что это? — в свою очередь задал вопрос принц.
Чурила не ответил, отвернувшись в сторону. Стефан тоже молчал — похоже, он единственный был не при делах. Есть напиток — хорошо, если его можно, к тому же, пить — еще лучше, а при условии, что завтра от этого никто не помрет смертью храбрых — великолепно. Когда народ собирается для общения, самым верным средством для того, чтобы язык развязался — это выпивка. Не обязательно хмельная, подойдет и квас. Язык приемлет, чтоб, как рыба в воде, любую жидкость. Попробуй поговори, когда рот пищей забит — мигом крошками собеседников забрызгаешь, да, вдобавок, подавишься и будешь кашлять, выпучивая глаза. А соседи в это самое время примутся лупить тебя по спине, выражая свое недовольство. Кое-как отдышавшись, размазав по бороде сопли со слезами, попробуешь продолжить разговор — да не тут-то было, мысль уже куда-то задевалась, остается откланяться и, очи долу, прочь. С питьем такого не происходит, сделал глоток — и порядок, можно даже песню спеть, потому как все горло прочистилось.
— Ну, не знаю я, откуда кувшин у меня взялся, — поводил ладонью здоровой руки туда-сюда англичанин. — Обнаружил у себя под мышкой, когда к тракту вышел после встречи с Бабой Ягой.
— Понятно, — сказал Чурила, вероятно, только для самого себя, потому что никто прочий никаких идей не имел. Стефан вообще хотел знать только одно: можно пить это, либо умрешь?
— Поздравляю, товарищи, мы отмечены Господней милостью, — продолжил Пленкович. — Это амброзия, нектар, слезы ангелов, «живая» вода. Еще имеется дюжина эпитетов.
— Но на самом деле это сы-ма-гон, — не удержался Дюк.
— Ее дар? — спросил Вильгельм.
— Так больше и предположить нечего, — пожал плечами Чурила. — Не ассасины же оставили в наследство.
— Ладно, — подвел итог разговорам Стефан. — Для душевного спокойствия и восстановления подорванного здоровья предлагаю отведать по чарке этого напитка, глядишь — и уснуть удастся. Отдых нужен, завтра снова в путь.
— Согласен, — сказал Чурила.
— Поддерживаю, — ответил Вильгельм и с нарочитой осторожностью налил в стаканы янтарный напиток. — Торжественность момента ощущается в отсутствии тостов.
— На самом деле их слишком много, чтобы озвучивать, — добавил Дюк.
— Слова к телу не пришьешь, — вставил свою реплику Чурила. — Пусть мыслями мчатся вскачь.
И первым приложился к своей чарке, смакуя маленькими глотками чудесное питие. Рыцари поддержали его пример.
Если пьешь в первый раз, то обязательно при этом прислушиваешься к своему организму: как оно? Кажется, что вот и наступает — волшебное превращение организма в источник радости и веселья. А на самом деле — who knows? Напиток шибанул газами в нос, ласково скользнул в желудок и взорвался там огнем, причем — сразу по всему организму.
— Слушайте, — сказал Вильгельм. — Какие интересные впечатления!
— Впечатления самые положительные, — добавил Стефан. — Сил прибавилось, теперь любым мечом могу махать от заката до рассвета.
Он в доказательство своих слов поднял над головой руку с зажатым в ней воображаемым мечом, но не сумел ее удержать — та как-то сама по себе вяло опустилась на колени, будто в ней и не осталось костей, только хрящи.
— И вдохновение снизошло! — порадовался Чурила. — Песни сами просятся на язык, причем так красиво выходит — заслушаешься!
— Сидя на красивом холме, я часто вижу сны, и вот, что кажется мне:
Голос у Пленковича и так-то был, мягко сказать — не очень. Теперь же он вовсе несказанно изменился, уподобившись кличу боевого ишака, нечаянно наступившего в слоновий навоз.
Вильгельм удивился: какие чудесные люди рядом с ним сидят, но как слаб этот хунгарский рыцарь и какой отвратительный вой издает ливонский Чурила. Непременно бы надо им мозги вправить мудрым словом.
— London — is the capital of Great Britain, — произнес он и, крайне удовлетворенный, уснул, откинувшись на заранее приготовленную подстилку из лапника.
Впрочем, остальные собеседники тоже не дремали. Они уже спали, устроившись со всем удобством на своих уготованных ложах. Никто не караулил ни костер, ни самих себя. Былые победители страшных ассасинов сделались беззащитными, как щуки, пролежавшие на воздухе некоторое время и от этого впавшие в ступор.
Но что может таить угрозу в ночном Мекленбургском лесу? Разве что заблудшая душа, призрак, вывалившийся на полянку в поисках своего отдохновения. Разве что леший, пришедший поболтать с лошадьми и расчесать им гривы. Разве что злобное порождение Нави, обожравшееся мертвечины на месте могильника недавней схватки. Разве что прекрасная женщина, умеющая летать в ступе.
Никому не было дела до лежащих в крепком сне людей: силача Стефана, красноречивого Чурилы и мудрого Вильгельма. Все прошли мимо, никто не позарился на беззащитность. Разве что Баба Яга добавила в рассыпающийся костер дров, подошла к каждому воину и приложила ладонь к его лбу.
Чурила застонал, заметался во сне, женщина, напротив, улыбнулась ему. Дюк, когда мягкая ладонь легла ему на голову, заплакал, не открывая глаз. Баба Яга одарила и его улыбкой.
Вильгельм, напротив, сладко, не просыпаясь, потянулся, умиротворенно вздохнул и блаженно осклабился. Красавица над ним нахмурилась, закусила себе губу и все-таки не удержалась от слез, которыми набухли ее прекрасные глаза. Одна из слезинок капнула принцу на щеку, но он от этого не проснулся, заулыбался пуще прежнего.
Баба Яга пробыла на поляне почти до рассвета, думая свою извечную думу: как уберечь мужчин, как заставить их всегда быть подле женщин, нуждающихся в их защите, ласке и внимании. Пожалуй, что — никак, если, конечно, женщина — не сука[32]. Перед уходом она осенила единым крестом всех спящих людей и исчезла в сумрачном лесу.
6. Колдовство инквизитора Жана де Бетенкура
Жан де Бетенкур не мог подойти к первой встречной колдунье и напрямую спросить про шар, пирамидку, кожу и свечи. Во-первых, потому, что встречались колдуньи, положа руку на сердце, достаточно редко. Это инквизиторы «нумеро ду» ловили их косяками, скорее, для отчетности и некоторой доли самоутверждения. А как же — деньгу с них поиметь, власть над телом употребить. Во-вторых, даже если найдется подходящая колдунья, вряд ли можно верить всему, что она наплетет. Самому бы прочитать, так не обучен грамоте. Да и вредно это. Чтение приводит к вырождению нации — в этом он был уверен абсолютно. Только развлечения эту самую нацию спасут.