— Скажите, доблестный сеньор стражник, — ласково обратилась та к нему, — в вашем присутствии я привела человека, велела его обогреть, накормить, приютить. Это было исполнено?
Внезапно у Миньки дал о себе знать мочевик, он аж заёрзал во внутренних ощущениях, требуя освободить его от агрессивной субстанции, причём срочно.
«Доблестный стражник» вспомнил, как позлорадствовал тогда. Ведь этого мужика Военрук пинком выпроводил на волю, и тот покорно поплёлся этаким лапотником, вериг только не хватало. При обычных обстоятельствах косноязычный Минька с трудом мог ответить на простые вопросы, ну а уж коли хозяйка что-либо вопрошала с мрачным видом, то это был финиш. Мысли путались, язык становился шершавым как напильник, память отказывалась вспоминать очевидное и недавнее былое. Тем более Минька не знал, можно ли Барыне говорить о том, как бесцеремонно обошлось с чужаком второе или третье по значимости лицо в Вотчине и при этом его непосредственный начальник! Абсолютно не к месту в его умственном сумбуре калейдоскопом замельтешили приятные в жизни этого утлого организма пустячки.
К примеру, недавно припрятанный в сторожке кальянчик, небольшой плоский «тиви», уютный диванчик и обтянутые материей крепкие задики работниц в теплице, за которыми он так любил подглядывать, используя половинку театрального бинокля.
Придя в ужас от мысли, что всего этого он может запросто лишиться, и, потеряв контроль над собой, он полностью перестал видеть и слышать хозяйку.
— Сеньор Бестолоччи! Я понимаю, вы сильно загружены сторожевыми делами, но всё ж таки сосредоточьтесь и поясните мне, куда подевался тот товарищ, можно сказать, мой гость…
Преодолевая реакцию отторжения от бытия, Минька с трудом воспринимал отдельные слова, но Барыня голос имела крепкий, вид внушительный, и потому пробившееся в сознание слово «гость» повергло его в такой ужас, что он внезапно испытал облегчение.
— Досточтимый страж моих ворот! Вы облечены доверием всех видеть и всё слышать в масштабах этой территории! Посему…
Внезапно Барыня замолчала и внимательно, с некоторой долей брезгливости, осмотрела этого … гм … служащего, с его жалкой улыбкой, с набухающим тёмным пятном внизу светло-серых штанов. Безнадёжно махнула рукой и, развернувшись, зарысила хорошим темпом ближе к нормальным людям, к своему дому с понятливыми помощниками, приятным душем и вкусным завтраком.
Слава Создателю, таких Ми́нек было немного в окружающем её социуме. В основном преобладали разумные и адекватные люди. Ну и, стало быть, настроение и аппетит ещё молодой и красивой, уверенной в себе и вполне здоровой женщине никто, да и ничто не испортит!
Бурбелла
Подложив под спину удобные подушки, он с отрешённым видом полулежал на широченном диване, щёлкал «лентяйкой» с канала на канал. При этом бездумно наблюдал, как на экране заполошно мечутся очередные менты в поисках непонятно кого на самой неосвещённой улице славного города близ Невы.
— «Ну, правильно, все фонари-то разбиты, вот и не видно ни хрена! Опера бедные, лица бледные, ну как искать им в потёмках различных тёмных личностей, они же, личности эти, сливаются с окружающим ландшафтом. А менты, что!? Никталопы? Хорошо актёры — бравые ребята! Какого они там набора? Третьего или пятого? Ну, так эти резвые ещё, всех разыщут и накажут!».
Так иронично, с некоторой ленцой размышлял отставной подполковник. Этой «думственной» ересью и глупизной он специально загружал мозг, по принципу — думать о чём угодно, только не о том, о чём надо! На самом деле он просто малодушничал, прятался от тяжких воспоминаний, тянул время, как школьник с проблемным зубом перед кабинетом стоматолога, в ожидании неизбежной экзекуции вежливо уступавший свою очередь всем желающим.
Про бездумно это не совсем правильно звучит. Думал, конечно, Бурбелла и вспоминал. Неохотно так вспоминал, ибо воспоминания всплывали, ни приведи Господи! Неприятные словно змеи, от коих пробегал по душе шершавый холодок, и неистово зашкаливало испорченное настроение! Он пытался вспоминать выборочно, отшелушивать ненужный балласт, вот только никак не получалось, память — штука такая, это вам не семечки лузгать! Едва только Военрук поделился очередной проблемной задачей, поставленной перед ним Барыней, и посетовал, что не знает, где обитают подобные фрукты, подполковник сразу представил себе этого «Ирокеза», одного из вожаков секты.
Он не стал обнадёживать Военрука, не стал ничего обещать, так пробормотал невнятно, мол, наведу справки, поспрошаю знакомых и т. д. Хотя, уже в начале разговора, сразу возник в мозгу облик этого опасного, словно скользкая зубастая мурена, чуждого людскому восприятию субъекта. Но «умное» полушарие тут же засигналило о необходимости отторжения подобных образов и воспоминаний! Спрашивается, почему?