— Позвольте, но Вы не сказали мне того, зачем я, собственно, и пришёл, — не совсем почтительно перебил говорившего бесцеремонный гость.
Ирокез мановением руки вновь успокоил побелевшую от гнева мавританку.
— Понимаешь, не разглядел я толком, что там такое. Взорвалось же, сам видел. Да быстро так! — искренне и проникновенно, прижав руки в бинтах к груди, произнёс пострадавший и поник головой, видимо, от потрясений и мук. Душевных и физических, вот только от каких более — неизвестно.
— Вы знаете, а мне показалось, что вы всё успели рассмотреть, — недоверчиво глядя на этого «правдолюбца», позволил себе усомниться Бурбелла.
Возникла некая пауза.
— Вот, что значит опер, пусть и бывший. На краденом авто не объедешь, расшифрует враз. Ладно, слушай, но это последняя тебе уступка, учти. Штука эта — знак принадлежности к тайному ордену. Древнему магическому ордену. Также это — некий ключ в сообщества и клубы, секретные собрания и ложи. Он указывает ранг, повелевает помогать и исполнять все требования и приказы, исходящие от владельца этого знака. Орден этот очень могущественный, существует до сих пор. Ранг хозяина этого фалера высокий, весьма высокий. Это всё, что надо тебе знать.
Бурбелла с интересом внимал каждому слову, впитывал, как говорится, до молекулы.
— Теперь ответь-ка мне, откуда у тебя в телефоне этот снимок? Отвечай без утайки, почувствую враньё — испепелю! Или Маридке отдам, а там даже представить себе не смогу твою дальнейшую участь!
— Знаю немного, ну, а про что знаю — скажу. Фото сделали с Военруком у Барыни в «Вотчине».
Понимая так, что на вопрос он честно ответил, замолчал, ожидая следующего.
— Барыня-боярыня. Не Морозова, случаем, ей фамилия? — после некоторого осмысления иронично осведомился Ирокез. — Давай-ка, мистер Пиббоди, по порядку. Кто такой Военрук?
— Ну-у, он — помощник Барыни, можно сказать, правая рука её.
— Правая? Правая, это хорошо, — как бы в задумчивости произнёс хозяин, — и что за барыня? У неё есть имя?
— Конечно, зовут её Алёна Юрьевна. Фамилии не знаю, — сознался бывший опер.
— Барыня да Барыня, все её так называют.
— М-да. Барыня, вотчина…какое-то крепостничество. У меня подозрение начинает возникать, всё ж таки надо тебя отдать Маридке!
— Да за что? — искренне возмутился Бурбелла. — У Вас вон дом тоже непонятен для здешних мест, но я же не возмущаюсь! Кто как хочет, так и … — бросив взгляд на мавританку, споткнулся на слове, — волен поступать по своим желаниям! А Вотчиной называют загородный дом Барыни. Прекрасное место, любят они там отдыхать летом, участок размером с гектар будет, цветы, речка. Всё своё! Уж с моей-то утлой дачей не сравнить, да что говорить, мечта, да и только!
Он уныло махнул рукой, — мне бы вот такую Вотчину, самый счастливый был бы человек. Я сюда приехал по её просьбе! Попросила разузнать про эту безделушку, ну заплатит, конечно, не без того-с.
— Погоди, ты хочешь сказать, приехал ко мне из-за денег? Тебе заплатят?
— Да, из-за денег! Это у Вас золотых дирхемов полно…
— Динаров, — поправил хозяин, пребывающий в некотором раздумье, — золотых динаров.
— Вот-вот, золотых, а я, подпол на пенсии, только что не нищий! Жене работать нельзя, дочь — студентка, вот и приходиться наступать на горло песне. Да вы, что думаете, я бы сюда даром попёрся!? Вот так запросто?
— Другим словом, тебя не подослали. А ты сам из-за денег, добровольно? — поинтересовался Ирокез.
Бурбелла безнадёжно махнул рукой и без политесов, отринув лишнее жеманство, налил себе очередной полный фужер вкусного вина, опрокинул залпом, отдышался и похвалил, — хорошее у вас вино, господин шейх!
Мавританку даже передёрнуло, но мужчины уже привыкли и внимания не обратили.
— Ну, так давай ещё по одной, — предложил щедрый хозяин, — Мавра, налей!
Потом они долго сидели напротив друг друга, незаметно опустошили второй кувшин, затем третий…
Бурбелла вопреки своей натуре разболтался, правда, грань дозволенного соблюдал, фамильярностей не допускал. Мавританка покачивалась в гамаке и снисходительно посматривала на «пьяных мужиков». Только вот Ирокез пьяным не был, а Бурбелла хоть и был, но стаж не пропьёшь, всё осознавал.
— Не скрою, был удивлён, когда увидел тебя, капитан, — откровенничал этот «душелюб», — после дела о секте меня все здешние и нездешние галифе избегают. В мою сторону боятся посмотреть, страшный я, видите ли, а я ведь простой парень. Беззатейный такой, знашь-понимашь… ещё вина?