Пару дней актуальны были музыканты из группы «Седьмая яблоня»: три гитары, синтезатор, щадящий ударник и девчушка со скрипкой и красивым голосом. Ребята старались, как могли, держали и развлекали хозяев с гостями, но, наконец, сломались и они. Правда, надо им отдать должное — последними из всей этой когорты приглашённых творческих личностей.
Главный виновник сабантуя выдержал два дня, потом его еле живого увезли домой. Постепенно стали рассасываться и остальные, никто никого не выгонял, но ещё через день уезжали уже последние, утомлённые гулянкой и благодарные хозяйке, благо всем она щедро заплатила. Под эту сурдинку славно погуляли и местные! Хотя барыня, конечно, поручила ближним следить за порядком и дисциплиной, но получилось наполовину! Морды не били, у деревьев не мочились, т. е. дисциплина кое-какая соблюдалась, но, что касаемо обычного строгого порядка, тут уж про него на три дня пришлось забыть.
По всей Вотчине разбрелись пьяные гости вперемежку с обслугой, там пели, тут пили, потом все плясали, затем наоборот. Парочки обнаруживались в самых внезапных местах, также как и вповалку спящие товарищи из приглашённых гостей, господ артистов и местной публики.
О дисциплине, как уже говорилось, в эти дни не вспоминали вовсе. Барыня тоже отдыхала «с местными великими мира сего», и, естественно, всё соблюдалось по принципу — «Яга в ступе улетела, враз изба пустилась в пляс!». В общем, эти дни отдыха и гульбы были весьма «разноцветными» в отличие от серых рядовых будней. Только Гурген и нанятые в помощь на кухню из ближайшей деревни бабёнки без устали шуршали, за что Барыня поощрила их вдвойне. Ещё в полном и трезвом уме несли нелёгкую службу Лесоруб с Военруком и свалились отдыхать только после отъезда основной массы посторонних, подробно напичкав инструкциями Миньку-полоротого.
В подсобке гостевого дома после этого случая осталась куча реквизита, вот туда и направил свои шаги Лесоруб, подталкивая перед собой непонятное, но зачем-то понадобившееся хозяйке, жалкое двуногое.
Подобрать по мужичку рубаху холщовую, порты просторные и театральные лапти оказалось проще простого и заняло три минуты.
Рубаха была с кушаком, чутка обширная, не стесняла чувства удобной свободы. Она понравился новенькому, посему облачился он, не ропща. С портами дело было похуже, великоваты, понимаешь, оказались, сползали с гладкого брюшка! Лесоруб, не медля ни минуты, велел подвязать их кушаком вместо ремня, и дело наладилось — этакий русский крестьянский «балда» средних лет. На ноги были торжественно предложены лапти, ибо альтернативы не нашлось. Лапти хоть и навевали некоторое душевное сопротивление, но, тем не менее, пришлись впору.
Всё это вызвало бы хохот у нормальных людей, но Лесоруб смеяться не умел, и в угодьях Барыни не помнили такого дива, чтобы он смеялся. Правда, всё-таки ощущалось подозрение, что он не без юмора вкладывался в поручение хозяйки — выдавали мелькающие смешинки в глазах.
Потом состоялось сопровождение чудака на кухню, вернее в «трапезную» для обслуги. Там стояли лавки вдоль двух длинных столов, и обычно в обед собиралась вся челядь, как иногда, пребывая не в духе, их обзывала Барыня, зная про эти весёлые застольные посиделки.
Поварскую элиту составляли Гурген, его любовница и она же первая помощница, плюс ещё посудомойка. Это трио предпочитало не допускать близких отношений со всеми подряд. Да и не удивительно, Барыня очень ценила талантливого кухонного шефа, поэтому в плане полномочий полный carte blanche Гургену был опеспечен. На немалой и эргономично оборудованной по последнему воплю техники кухне он был полновластным хозяином. При этом «генерал кастрюль» вполне обоснованно считал себя и свой ответственный участок, несомненно, важнее каких-то там сторожей с их «тёмными делами!». Конечно, о каком-либо равенстве и с прочим дворовым людом в его понимании и мысли не возникало.
Поэтому вся кухонная троица держалась на особицу и у себя на кухне всегда сыта была, естественно, вдоволь и вкусно. Отдельный уголок, где стоял столик для перекуса избранных, присутствовал необходимым атрибутом.
Как равных, эти кулинарные фавориты привечали только Военрука и Лесоруба, другим же вход в это вкусно пахнувшее хозяйство был категорически запрещён. Ну, конечно, кроме хозяйки, правда, та практически там и не бывала.