Знакомые Рябинина, неглупые, образованные люди, часто упрекали его за скоропалительные суждения о людях. Да и коллеги иногда упрекали. И он никак не мог убедить в достоверности своих оценок — не было ни цифр, ни расчетов.
Он не знал, что Макридин за работник, как ведет себя в коллективе и какой в семье. Но он уже знал о нем главное, самую суть, из которой вытекал и работник, и товарищ по работе, и семьянин. Правда, доказать это Рябинин не мог.
— Я недавно приехал с Байкала, — сообщил режиссер. — Снимал интересный фильм.
— О чем же?
— Очень красивый фильм.
Макридин откинул головой нежидкие седеющие волосы, вдохновенно вскинул руку и провел ею в пространстве, показывая незримый фильм:
— Представляете? Байкал! И могучая природа! Скалы, сосны, кристальная вода — и все в солнце и воздухе. Это будет гимн свету, гимн прекрасному, гимн оптимизму…
Да знает ли он, зачем его вызвали? И знает ли про смерть Виленской?
— Расскажите, какие у вас были отношения с Виленской, — мрачновато перебил Рябинин.
Режиссер споткнулся на очередном «гимне» и опустил парящую руку.
— Скрывать ничего не собираюсь. Когда я снимал хроникальную ленту «Труженицы хрустальной колбы»…
Макридин иронично улыбнулся, приглашая улыбнуться и следователя такому дурацкому названию фильма.
— …то, откровенно говоря, увлекся Ритой Виленской. Она довольно тонко понимала искусство кино, чувствовала поэзию, стиль. И была прекрасной помощницей, консультировала по специальным вопросам. Мы как–то сблизились.
— Встречались только на работе?
— Нет, встречались и в иных местах. Разумеется, это не афишировали.
— Виленская знала, что Самсоненко ваша жена?
— Нет, этого в институте никто не знал.
— Ну, а жена про Виленскую знала?
— Видите ли, она понимает, что я человек творческий. На легкий флирт смотрит сквозь пальцы.
— Ну, а у вас с Виленской был легкий флирт?
— Не совсем. Я ею увлекся.
Ни черта ты не увлекся, подумал Рябинин. Разве так говорят про увлечение?..
— От врачей и следователей ничего не скрывают, — улыбнулся Макридин той улыбкой, когда надеются на мужское понимание. — Духовная близость у нас, так сказать, переросла в физическую.
— Жена и про это знала?
Впервые Макридин немного помолчал.
— Мы с ней на эту тему не говорили.
— Ну, и во что это потом все выросло?
Режиссер не замечал грубоватых вопросов. Они ему
были нужны не больше, чем телевизору переключатель программ, — только поверни ручку, а уж говорить и показывать он будет самозабвенно, никого и ничего не замечая.
— Видите ли, Рита подкупала только с первого взгляда. Потом я заметил, что мир она ощущает розовато–усложненным. Но, боже мой, жизнь и так сложна! Она хотела видеть во мне какого–то романтического героя в пурпуровом плаще. Какого–то современного Дон–Кихота. Согласитесь, глупо. В ней была старомодность наших бабушек. Упаси бог прийти к ней после пары фужеров сухого вина или поцеловать на улице…
— Зачем? — перебил Рябинин.
— Что — «зачем»?
— Зачем целоваться на улице?
— Бывают же порывы. В общем, мы с ней расстались.
— Я не понял: вы любили ее?
— Что такое любовь, товарищ Рябинин?! Человечество существует тысячелетия, и до сих пор этого никто не знает.
— Вы тоже не знаете? — усмехнулся Рябинин.
— Я считаю, что любовь — это сублимация сексуальных потребностей.
— Ага, — кивнул Рябинин, — красиво и научно.
Макридин не сомневался в единомыслии следователя. Он считал, что все мужчины состоят в заговоре против женщин. Но Рябинин состоял в других заговорах.
— Она вам писала?
— Да, было одно письмо на Байкал.
Режиссер даже не пытался скрывать. Нет, это была не честность, это была убежденность в своей непогрешимости.
— Где оно?
— Где ж оно… Теперь не помню…
Впервые за весь допрос Макридин не улыбался. Он вдруг начал долго и тщательно застегивать пуговицу на рубашке, словно только сейчас почувствовал свободный ворот. И перестал смотреть на следователя, потому что при застегивании верхней пуговицы удобнее все–таки глядеть в потолок. Оказывается, он пытался скрывать. Почему же все рассказывал, а тут засмущался?..
Ну конечно. На редкость примитивно. В основе человеческой подлости всегда лежит примитивность. Ах Рита Виленская! Осуждая ее за самоубийство, он все–таки мог понять ранимую душу, которая не перетерпела своей страшной минуты. Но вот почему она полюбила этого человека в куртке из ласковой кожи, содранной с олененка, он понять не мог.